Снял квартиру в районе Савеловского вокзала, уплатив холеному азербайджанцу положенную сумму. Закрылся изнутри на несколько замков. Стянул с плеч рюкзак, отложил в сторону сумку. Выглянул в окно, где по эстакадам, как по орбитам атома, мчались мерцающие корпускулы. И вдруг ощутил такую слабость, что его качнуло, и он тихо опустился на пол. Лежал на полу, и казалось, пол покачивается, как плот на волнах, его куда-то несет, и он отдавался во власть этому неведомому течению.
Он разделся донага и вошел в ванную. Шум воды из блестящего крана. Душистая пена шампуня. Чистейший кафель стен. Он лежал, отмокал, натирался розовым мылом, растворяя в воде все кровавые коросты, гарь взрыва, больные шлаки изнуренной плоти. Ему казалось, вода уносит все чудовищное время, которое довелось ему пережить, и его очищенное и омытое тело больше не будет страдать и бояться. Взрыв разорвал череду его несчастий, бесчисленные погони отстали, и его след для них затерялся.
Он спал, и ему виделись сны. Посреди комнаты парило цветущее деревце персика, как душа Раджаба. На столе стояла мраморная голова Зары, с глазами белыми, без зрачков, как у античной скульптуры. Под потолком, похожий на павлинье перо, проплыл звездолет, которым управлял Лукреций Кар.
Утром Серж достал из кармана своей измызганной куртки аккумулятор телефона, служившего взрывателем бомбы. Сим-карту, которую извлек из мобильника. Скомканный лепесток бумаги с телефоном проститутки Анжелы, от которой тянулась хрупкая ниточка к ненаглядной Нинон. Все это и еще несколько мелких монет он разложил на столе. Облачился в одежду, в которой прошел огни и воды. Набил карманы рублями и долларами и вышел в город.
Было туманно и сыро. Пришли первые мартовские оттепели. И туман, опустившийся на город, воспринимался как покров, делавший Сержа невидимым для врагов. Он выкинул в мусорный бак малиновую повязку китайца Сена и его ременную плетку.
Первым делом посетил парикмахерскую, где немолодая прилежная мастерица долго колдовала над его головой, превращая седые скомканные волосы в модную прическу, а неопрятную клочковатую щетину – в изысканную бородку и артистические усы. Серж смотрел в зеркало на свое неузнаваемое лицо, впалые щеки, тонкие складки в уголках губ, и глаза, когда-то сияющие, лучистые, исполненные обожания к миру, теперь настороженно, жестко мерцали, отливая синевой вороненого ствола.
Он прошелся по самым дорогим и модным бутикам, купив изысканные английские рубахи и шелковые французские галстуки. Итальянский – серый, в легкую полоску – костюм делал его похожим на завсегдатая закрытых аристократических клубов. Мягкой шведской обуви на непромокаемой подошве была не страшна мартовская московская слякоть. Длинное пальто с тонкой лентой бобрового воротника прекрасно гармонировало с темной шляпой, из-под которой выглядывала седина и строго смотрело его молодое аскетическое лицо. Старую одежду и изношенную обувь он сложил в пакеты и оставил в углу пассажа, за мусорной урной, как змея оставляет за камнем сброшенную кожу.
По Интернету он нашел дельца, изготовляющего фальшивые документы, и к вечеру стал обладателем паспорта на имя Сергея Александровича Молошникова, что подтверждалось фотографией седовласого молодого мужчины и гербовой печатью.
Он посетил салон электронных товаров и купил мобильный телефон и две сим-карты, одну для своего телефона, другую – для взрывателя бомбы. Он не знал, для чего ему бомба. Окружавший его преступный мир его самого считал преступником. Он с этим соглашался. Он был преступник, вооруженный и очень опасный.
Глава двадцать первая
Он позвонил проститутке Анжеле. Ему ответил все тот же голос, полный пленительных интонаций, суливших доступное блаженство. Серж попросил о свидании и получил приглашение. Анжела обитала в доме у ВДНХ – и уже через полчаса открывала Сержу дверь.
– Проходи, мой дорогой, – говорила она, вводя Сержа в небольшую комнату, где все пространство занимала кровать.
В полумраке на стене виднелась фотография голой женщины. В комнате пахло дешевыми дезодорантами, сладковатыми кремами и парной плотью, как в мясных рядах. Сама хозяйка, немолодая, с обнаженными шарами грудей, в полупрозрачной грации, не скрывавшей складок живота, в темных чулках, оставлявших открытыми голубоватые бедра, ластясь к Сержу, стала стягивать с него пиджак:
– Ты на часок или дольше?
Серж положил на туалетный столик двести долларов:
– Пришел поговорить с тобою, Анжела.
– Бедненький, тебе и поговорить, видно, не с кем. Мужчину надо выслушать, обласкать. Анжела и слушает, и ласкает.
Она ловким обезьяньим движением схватила деньги и спрятала в глубину стола. Улыбалась радушно заученной искусственной улыбкой, одинаковой для всех приходящих мужчин. Придвинулась к Сержу своими сдобными, как караваи, грудями.
– Ты откуда? – спросил Серж.
– С Кубани. Настоящая казачка. – Она повела полными плечами, провела большой теплой рукой по щеке Сержа.
– Как же в Москву попала?
– Целая история, миленький. Мы с мужем в селе живем. Он у меня фермер, землю обрабатывает, скот держит. Набрал кредитов, а кризис случился, отдавать нечем. Вот-вот придут и опишут все добро. А у меня соседка была, которая в Москву ездила на заработки. «Поедем, – говорит, – со мной. Я тебя на работу устрою в богатый дом няней». Я и поехала. А как приехали, она и сказала, какой богатый дом и какая няня. Не возвращаться же? Я и работаю, деньги мужу отсылаю.
– Он знает, как ты их зарабатываешь?
– Боже упаси. Я ему пишу, что за ребеночком ухаживаю. Какой ребеночек славный и смышленый, какие игрушки любит, как его родители ко мне хорошо относятся и жалованье платят.
– И он тебе верит?
– Мы друг другу всегда верили и всегда друг друга любили. Мы еще в школе сошлись, и лучше мужчины на свете нет. Я ему была и буду верна. Я ему в пятом классе стихотворение сочинила: «Ты мое солнышко, ты мой цветочек. // Буду тебе я до гроба верна». А что вот это, – она показала на кровать, – так это работа. Работаю медсестрой, оказываю мужчинам скорую медицинскую помощь. – Она засмеялась, открывая ровный ряд искусственных зубов. – Ну что, миленький, так и будем с тобой разговаривать? – Она стала расстегивать грацию.
– Подожди, – остановил ее Серж. – Я хотел тебя расспросить. Там, в Интернете, в анкете, по которой тебя нашел, вывешена фотография другой женщины. Я ее ищу. Помоги найти. Где она?
Анжела перестала улыбаться, в глазах появилась враждебность.
– А я почем знаю?
Серж положил на столик еще сто долларов. Проститутка смотрела на деньги, не решаясь взять. Быстро цапнула, спрятала в столик.
– Я работала в салоне на Варшавке. Кроме меня еще три девушки было. Хозяин привел к нам четвертую, она была сильно обкурена и, когда к ней мужик приходил, сильно плакала. Потом ее увели, а хозяин сказал: «Вы все здесь больно страшные. Чтобы к вам мужики приходили, мы этой крали фотографию повесим». Вот такая история.
– А где она теперь?
– Кто же знает-то! – Анжела отвела глаза, и Серж видел, что она сказала не все.
Еще одна сотня побудила ее говорить.
– Она написала мне телефон, по которому ее отыскать. Велела дать человеку, которого как-то по-французски кличут.
– Серж?
– Верно, Серж. Значит, ты и есть.
Анжела полезла в ящик и достала вырванный из блокнота листок с написанным телефонным номером. Серж жадно схватил листок, стараясь узнать в нетвердо написанных цифрах почерк Нинон. Набрал на мобильнике номер. Услышал в ответ: «Телефон абонента выключен или находится вне действия сети». Разочарованно спрятал телефон.
– Это все? – спросил он.
– Еще это! – сказала она, распахивая грацию и выплескивая тяжелые груди.
– Прощай. – Серж поднялся и вышел, слыша, как шлепают босые ноги Анжелы.
Туман был серый, мягкий, сырой. Город тускло просвечивал своими эстакадами, фасадами, автомобильным месивом. Выставка была закутана в туман, как кутают в ветошь драгоценные экспонаты музея. Казалось, собирались перевозить на другое место сталинские колоннады и хрустальные купола, золоченые фонтаны и триумфальные арки, сквозь которые промчалась грохочущая колесница великого столетия.
Серж еще раз набрал заветный номер, и снова электронная барышня ответила ему отказом. Огорченный, он шагал по сырым тротуарам, и встречные, выбегавшие из тумана прохожие казались ему невзрачными, сутулыми, худосочными, заблудившимися в этом болезненном воздухе, что-то навсегда потерявшими в огромном рокочущем городе. Он не увидел, но сначала почувствовал, что впереди, в тумане, присутствует нечто огромное, могучее, источающее сияние, словно громадный серебряный слиток. Шел на это сияние, вдыхая холодный серебряный воздух, пока впереди огромно, размыто не возник памятник. Рабочий и колхозница, вознесенные на постамент, стремились ввысь, напрягая металлические мускулы, светились, словно их окружала электрическая корона, и в воздухе, как после грозы, пахло озоном.
