рука не поднимется. Ешьте на здоровье!
Этим утром в корзинке было много всякой снеди.
Окорок, копченая колбаса, дюжина апельсинов, те же бутерброды и кулек конфет., - Я вижу, вы настроились пожить у нас, господин Карлсон, вожделенно проговорил Спицаусис.
— Только как мне унести все это? — проговорил озадаченный Карлсон.
— Отнесите в корзинке, — великодушно дозволил Спицаусис.
Опорожнив в камере корзинку, Карлсон быстро вернулся.
— Вот получай, — сказал он, передавая Анне пустую корзинку, — и передай привет от меня сестре!
— Привет передам, спасибо. А что тебе принести в следующий раз?
— Птичьего молока. Аустра обещала мне сорочку и что-нибудь из белья.
— Завтра же все у тебя будет. Может, кроме птичьего молока, еще чего-нибудь съестного?
— Принеси пару пачек папирос «Рига». Что же касается съестного, ты знаешь, я ем все подряд.
— Ну, тогда приготовься к пиршеству, принесу тебе что-то очень вкусное. Совсем теплое, сниму со сковородки, и прямо к тебе!
— Да что ж это такое?
— Увидишь.
— А ты, я вижу, промокла. На улице опять дождь?
Или просто сырость?
— Пасмурно, и ветер сильный. Ночью прямо-таки буря разыгралась. Вода в Даугаве поднялась. Ну, теперь я, пожалуй, пойду. Будь здоров, веди себя хорошо!
— Сама веди себя хорошо. Привет Аустре!
— Спасибо.
Спицаусис в тот день совершил роковую оплошность в своей и без того оплошной карьере. Он не проверил бутерброды, а в бутербродах была пара миниатюрных браунингов.
Анна простилась и вышла.
На улице ветер закутал ее в промозглый туман. Ветер дул с Даугавы. Анна торопливо зашагала вверх по Театральному бульвару, миновала почтамт. Мимоходом улыбнулась рослому молодому человеку.
Улыбка служила условным знаком.
Оружие передано, тюремщики ни о чем не проведали, все в порядке.
Еще от полицейского управления за Анной увязался вертлявый тип, коллега Спицаусиса, тенью скользил за ней по обочине тротуара, а позади него, в отдалении, с ленцой прогуливался консервативно настроенный повар Озолбауд. Шагах в пятидесяти на бульваре неизвестные хулиганы расколотили фонари, и сначала Анна, потом шпик и наконец повар Озолбауд скрылись в предутренних сумерках.
II
Во вторник семнадцатого января в восемь часов пятнадцать минут четверо боевиков — Епис, Страуме, Мерниек и Бравый — вошли в здание полицейского управления и, миновав лестничную клетку, очутились в приемной сыскной полиции. Мерниек и Бравый задержались, сделав вид, что попали туда по ошибке, что им нужен паспортный отдел.
— Сс-кааа-ааа-жите, по-жааа-луйста, — томительно заикаясь, обратился Бравый к городовому, — ку-ку-куда н-аам…
«Чего кукушкой раскуковался, чего курицей раскудахтался», — хотел уж было оборвать его городовой, но одумался. Вроде бы господа солидные, одеты прилично, ну, заика, мало ли что бывает, и городовой вежливо осведомился:
— О чем, сударь, изволите спрашивать?
— Ку-ку-ку-да… — все тщился объясниться Бравый.
Епис и Страуме тем временем уверенно двинулись дальше.
Часовой, стоявший у входа, пытался их задержать, спросил, что им нужно.
— Нам нужен Круминь, — назвал Епис первую пришедшую в голову фамилию, дело срочное, и потому не задерживайте нас.
Опешивший постовой пропустил их.
На втором этаже сто шестьдесят солдат сторожевой роты после завтрака валялись по койкам, кое-кто чистил оружие, убирал помещение, приводил в порядок обмундирование. Унтеры распивали чаи, господа офицеры в отдельной комнате обсуждали ночные похождения, травили приличные анекдоты.
На первом этаже, во внутренних помещениях тем утром дежурили двое надзирателей, десять агентов и один часовой, двое же городовых и еще один часовой находились в приемной.
В восемь часов шестнадцать минут к тем двоим, что проскочили мимо растерявшегося постового и проникли во внутреннее помещение, подошел второй надзиратель напарник Спицаусиса, и строго спросил вошедших:
— Кто вы такие? Что вам надо? Кто вас сюда пропустил?
Сам Спицаусис в тот момент в антропометрическом кабинете писал отчет о ночном дежурстве. Одиночку, в которой находился Карлсон с товарищами, сыщик еще не закрыл, давая возможность примерным арестантам поразмяться по коридору, пока не явилось большое начальство.
— Нам нужно видеть арестованного Карклиня, — громким голосом объявил Епис.
Вокруг вошедших столпились надзиратели и шпики.
Никто из них не предчувствовал опасности. Часовой услышав строгий окрик: «Кто вас сюда пропустил?», покинул свой пост и тоже подошел, держа винтовку наперевес.
Занятые выяснением личности пришельцев, агенты не обратили внимания, что арестанты-одиночки тоже подошли и встали рядом.
Карлсон видел, что дуло винтовки нацелено на его товарищей. Солдат, вне всякого сомнения, представлял наибольшую опасность, никто из сыщиков пока не выхватил оружия, и Карлсон сказал Епису:
— Ты стреляй в солдата.
Солдат услышал те роковые слова: «Ты стреляй в солдата», и тотчас последовал выстрел; верноподданный царя, опора самодержавия, крестьянский сын из-под Малоярославца, он знал лишь свой родной язык и не понял скрытого в словах приговора. Но если бы и понял, навряд ли бы уцелел. Сколь бы странно это ни звучало, среди всех завзятых негодяев тюремщиков, сыщиков, надзирателей, полицейских — солдат был единственным, кто действительно сейчас старался защитить интересы не свои — царя, самодержца, а интересы эти обнимала емкая формула: «В случае побега или попытки к побегу солдат при помощи затвора досылает в ствол патрон, целится в преступника, нажимает на спусковой крючок и выстрелом предотвращает побег».
Солдат так и сделал, привычным движением успел отвести затвор, патрон выскочил из обоймы, ринулся в ствол, маслянисто-желтый, как маньчжурский тигр, но
