жить вечно. Наверное, и правда не заслуживаю. Я украла ожерелье, которое явно что-то значило для его обладателя. Я эгоистично обменяла своего друга на конверт. Но мой папа заслуживает жить вечно. Я сглатываю несколько раз, пытаясь подавить печаль, спрятать ее под кожей и костями в темных, пустых уголках себя, где никто другой не сможет ее увидеть. Мне хочется притвориться, что печали нет, хотя она камнем лежит где-то в животе; этот камень нужно извлечь при помощи операции, прежде чем он убьет меня.
Я могу это сделать – могу держать печаль взаперти, сколько потребуется. Говорю себе, что я яркая, счастливая и люблю жизнь, но даже мысль об этих словах вызывает грусть. Мне нужно притвориться.
Наконец я оборачиваюсь.
Николас вглядывается в мое лицо.
Я улыбаюсь.
Он качает головой.
– Ничего не помогает. Я не понимаю, разве тебе не весело?
Улыбка сползает с моего лица.
– Ты похитил Генри.
Николас приподнимает бровь.
– «Похитил» – слишком громко сказано, ты не находишь?
– Нас чуть не сбил поезд! Даниэлла оттолкнула меня и потащила Генри на другую сторону рельсов. Когда поезд проехал, его уже не было.
Уголок рта Николаса дергается, и я не понимаю, почему: хмурится он или сдерживает смех.
– Иногда она действительно увлекается. Но ты согласилась обменять его на карточку, не так ли?
– Да, но…
– Хорошо. – Его зубы сверкают. – И вы оба в порядке?
– У меня порезаны ноги, – фыркаю я.
– Ну, мы не можем допустить, чтобы ты истекла кровью. – Его рот кривится в легкой улыбке.
Я прикусываю губу. Наверное, не лучшая идея говорить вампиру, что у тебя течет кровь, – если только ты тоже не хочешь стать вампиром (чего я как раз и хочу, хотя простой инстинкт выживания подсказывает мне бежать).
Потемневшим взглядом Николас смотрит на мою закушенную губу. С резким вдохом я разжимаю зубы.
– Могу я взглянуть?
– На что? – Мое лицо горит, а голова кажется более туманной и плотной, чем воздух.
– На твои раны.
Не знаю, доводилось ли мне слышать когда-либо прежде, чтобы кто-то так сексуально произносил слово «раны». Боже мой, какое это привлекательное слово! Рот Николаса так долго остается приоткрытым на букве «а», что в моей голове откладывается образ его округлых губ. Однажды я непременно их нарисую, когда у меня будет целая вечность, чтобы изобразить все достоверно. Думаю, я никогда не устану рисовать лицо Николаса, и это кажется хорошей причиной, чтобы связать себя с ним навсегда.
Я поворачиваюсь и указываю пальцем на заднюю часть икр.
Николас опускается на одно колено, а я наблюдаю за ним через плечо. Он поднимает на меня взгляд, темные глаза едва видны сквозь локоны, падающие на лоб.
– Можно прикоснуться к тебе? – спрашивает он.
– Ты собираешься лизнуть меня?
– А ты этого хочешь?
Южная красотка фыркает от смеха. Мое лицо вспыхивает. Я и забыла, что она стоит рядом. Я бросаю на нее взгляд, и девушка слегка качает головой. Не могу определить, предупреждение это или умиление.
– Я так… не думаю? – Мне не хотелось, чтобы это прозвучало как вопрос.
Николас смеется, тихо и нежно. Его дыхание касается тыльной стороны моего колена, и я дрожу, надеясь, что он этого не заметил, но понимая, что заметил наверняка.
– Я лишь хочу взглянуть поближе.
– Хорошо… Да, давай. – Я пытаюсь говорить небрежно, но голос хрипит.
Его длинные пальцы скользят по моей голени, удерживая достаточно сильно, чтобы нога оставалась неподвижной. Другая рука касается моей икры сзади так легонько, что я сжимаю колени, стараясь унять дрожь. Вокруг слишком тихо. Мое собственное дыхание такое громкое, что я надеюсь, хотя бы раскаты грома заглушат его. Кончики пальцев Николаса исследуют мои порезы, касаются поврежденной кожи, и я вздрагиваю и вытягиваюсь в струну, когда другая его рука удерживает меня на месте. Я несколько раз бормочу «ой», но Николас продолжает работать, и я позволяю боли отвлечь меня от его прикосновений.
Наконец он встает и вытирает руки о штаны, когда я поворачиваюсь к нему лицом.
– У тебя в порезах застряло немного гравия, но я его вытащил. – Он ухмыляется. – Только пальцами, конечно же.
– А теперь, как насчет танца? – Он протягивает мне руку.
Я бросаю взгляд на мертвую девушку. Белки ее глаз тускло сияют в темноте.
– От него одни неприятности, – говорит она мне.
– Что ты имеешь в виду? – Интересно, знает ли она, кто он на самом деле?
– Следи за своими манерами, Элизабет, – огрызается Николас.
– Вы знаете друг друга?
– Меня все знают, – произносит он небрежно, с легким оттенком тщеславия.
Я снова перевожу взгляд на Элизабет, но она смотрит на молнии, прорезающие небо.
– Хорошо. – Я беру Николаса за руку, и он обнимает меня за талию, придвигая к себе ближе и интимнее, чем это делала Элизабет.
– Включи нам что-нибудь поживее, – командует он.
Я не осмеливаюсь снова взглянуть на Элизабет. Какое бы выражение ни было сейчас на ее лице, уверена: в нем нет одобрения. После щелчка иглы звучат первые ноты, поначалу меланхоличные, но затем превращающиеся в бодрую мелодию, которая заставляет меня чувствовать себя балериной в музыкальной шкатулке, танцующей идеальными кругами. Той, чьи накрашенные щеки всегда идеально, фальшиво розовые.
Николас кружит нас, подпрыгивая в такт своему шагу, которому я не могу до конца подражать. Но я даю себе снова погрузиться в движение, сосредотачиваюсь на потускневших бронзовых пуговицах его жилета, чтобы не смотреть на красивое лицо и не задаваться вопросом, достаточно ли я, на его взгляд, счастлива, достаточно ли радостно подпрыгивают мои ноги. Мне требуется всего мгновение, чтобы подстроиться под его ритм, позволить водить меня по кругу, словно безмозглую деревянную куклу, и это восхитительно. Куклы никогда не бывают счастливыми или грустными; они просто существуют и позволяют другим выбирать эмоции за них.
Николас хочет, чтобы я была живой и счастливой, поэтому он танцует со мной так, будто я живая и счастливая, и на секунду я легко притворяюсь, что такая и есть.
Затем молнии, наконец, удается прорезать полог облаков, и на нас обрушивается вода. Каждая капля тает на моей коже, смывая пот, гравий, напряжение, сковавшее мои плечи. Я слегка приподнимаю подбородок, чтобы видеть, как кудри Николаса намокают и прилипают к щекам. Его темные глаза выжидающе всматриваются в мое лицо. Он ждет, что я растворюсь в грозе и буду наслаждаться ею. Мне нужно сдаться.
Притворяйся, говорю я себе. Притворяйся счастливой, пока не получишь то, что хочешь. Я откидываю голову назад и улыбаюсь дождю. От упруго хлещущих струй перехватывает дыхание, но я протягиваю к
