знатока добавила: – Думаю, он был пиратом.
– А ты видела пиратов?
– Нет. А ты?
– Тоже нет.
– Ну так что, зовем его или как?
– А он пойдет?
Дитя пожала плечами.
– Думаю, любому надоест так долго висеть на скале, так что, может, и пойдет. Но потом ему все равно придется туда вернуться.
– Давай попробуем. А как это делается?
– Да как обычно: просто зовешь по имени, как ты меня, и все… ой.
– Что такое?
– Я не знаю, как его зовут. Ну, попробуем наугад. – Дитя задрала голову к вершине скалы. – Эй, Парандр! – Тот не пошевелился. – Мирмиколеон? Киннамолг? Бонакон? Эал?
– Может, попробовать более распространенные имена?
– Вот сама и зови, – обиделась подруга.
Твила перебрала десятка полтора имен, которыми, по ее мнению, могли звать пирата, жившего пару веков назад, но тот так и не откликнулся.
– Похоже, не хочет с нами идти.
– Ну, может, он вообще иностранец, поэтому и не откликается, – успокоила ее Дитя. – Ой, сейчас самое интересное пропустим, побежали!
И они кинулись к кромке воды.
– Дитя, это ведь сон, да? – спросила Твила на бегу.
– Ну конечно.
– А чей?
– Общий, наверное.
Разговор пришлось прервать, потому что в этот момент самый высокий гребень взмыл ввысь, почти лизнув луну, опал, и вода с ревом и грохотом раздалась в стороны и вытолкнула на поверхность черное судно с массивной узорчатой кормой и высокими бортами. Три мачты, унизанные серыми облаками парусов, проткнули небо. Вода заблестела на вышлифованной долгой скачкой по волнам деревянной обшивке. Сбоку судна тянулись ложные порты, а два ряда окон пристроились на корме.
Танцующий в лунном свете корабль смотрелся поднявшимся из морских недр хтоническим чудищем с влажно поблескивающим хитиновым панцирем. Казалось, что и гальюнную фигуру[24] он подцепил носом по пути наверх. Это была свирепого вида дева с кривящимся ртом и щупальцами вместо рук и ног. Ими она обнимала борта, простирая их всюду: опутывала реи, впивалась в обшивку, обвивала палубу.
Когда очередной порыв ветра развернул корабль, словно монету, Твиле на миг почудилось, что вместо целых парусов хлопают рваные и измочаленные, а в корпусе зияют огромные пробоины, как у полусъеденной рыбешки. Но в следующий миг корабль снова стал целым, и она поняла, что обманулась игрой света.
– Мы должны ему помочь! – дернула ее за платье Дитя. – Его ведь сейчас потопит!
– Но что мы можем сделать? – прокричала в ответ Твила, силясь перекрыть ветер.
– Я знаю! – обрадовалась Дитя. – В моей родной деревне девушки во время шторма выворачивают платья наизнанку, чтобы отвести беду от тех, кто на море.
– И что, помогает?
– Не знаю, но можем попробовать!
– Давай!
Глупые вещи вовсе не кажутся глупыми во сне. Такими они становятся утром. Именно поэтому день и ночь несовместимы. И именно поэтому Твила вслед за Дитя сняла платье через голову и натянула его поверх нижней рубахи наизнанку. Проделывая это, она тщательно следила за тем, чтобы не поворачиваться к подруге спиной, – лопатка последнюю неделю зудела гораздо сильнее и доставляла массу неудобств. Вынырнув из горловины, Твила обнаружила, что море стихло: корабль, который больше не кидало из стороны в сторону, как ореховую скорлупку, замер на середине, покачиваясь и поблескивая реями. Установился полный штиль.
– Сработало! – Твила радостно повернулась к Дитя, но той больше не было рядом.
Она повертела головой, однако подруга пропала бесследно – наверное, проснулась.
Твила неожиданно огорчилась: та была бы рада узнать, что помогла кораблю и его команде. Хотя был ли на борту экипаж? Вдруг в сновидениях корабли обходятся без него? Она нетерпеливо обернулась к воде и тут же получила ответ на свой вопрос: от судна, которое теперь напоминало вырезанный из черной бумаги силуэт, отделилась небольшая плоскодонка с покачивающимся на носу фонарем. Огонек быстро приближался, и вскоре Твила уже смогла разглядеть незнакомца, который ею правил (хотя вообще-то он ничего такого не делал – просто сидел в ней).
Это был молодой парень, чуть старше нее, ладный и видный. Особо притягательным он казался в свете фонаря, загадочно смягчавшем черты. Искристые каштановые кудри и чуть вздернутый нос придавали ему озорной вид, но вот губы были плотно сжаты. Это даже хорошо, что он не улыбался, иначе Твила непременно влюбилась бы, а это обидно – влюбляться в сновидения.
Когда до берега оставалось с дюжину ярдов, лодка плавно остановилась, и парень, ловко перескочив через борт, направился к ней. Чем ближе он подходил, тем более знакомым казалось его лицо, хотя она была уверена, что прежде никогда его не видела.
– Это ты мне помогла? – крикнул он издалека, шлепая по воде.
– Не знаю… наверное. Я вывернула платье.
Когда он подошел вплотную, Твила смогла разглядеть его странные веснушки – они были бледнее кожи на щеках.
– Впервые про такое слышу.
– Я тоже раньше не знала, мне подруга подсказала, Дитя… у нее кандалы на ногах. Может, ты ее видел, она тоже стояла на берегу, но ушла… вернее, не ушла, а проснулась… а сама бы я ни за что не догадалась… я ведь и моря-то никогда не видела… хотя это вообще-то не море, а болото… знай я, что корабли плавают и по болотам, я бы непременно… – Твиле мучительно хотелось одного: исчезнуть из собственного сна. Ну почему даже наедине со своим сновидением она такая неловкая?
Но парень над ней не смеялся, просто стоял и слушал. А потом вдруг нагнулся, сказал «спасибо» и поцеловал.
На вкус поцелуй был как подтаявшее соленое мороженое. По затылку побежали мурашки, а коленки подкосились. Но его руки лианами обвили ее, не дав упасть, и тесно прижали к себе. От мокрой рубашки по всему телу начал расползаться холодок. Сердце стучало: было волнительно, немножко страшно и немножко стыдно целоваться с незнакомцем. А еще Твила внезапно порадовалась, что Дитя сейчас нет рядом.
– Вообще-то я ничего особенного не делала… – пробормотала она, отстраняясь, чтобы отдышаться, – я лишь…
– Ты сделала главное, – сказал он совершенно серьезно, – помогла мне причалить. Помогла нам обоим.
– Кому обоим? – хотела спросить Твила, но он уже снова накрыл ее рот своим и прижался всем телом так сильно, что стало почти больно.
А потом, не дав ей опомниться, повалил на спину и придавил к земле, буквально впечатывая в нее. Твила замычала и попыталась его оттолкнуть, но не тут-то было: он вдруг сделался неимоверно тяжелым, как гранитная скала. Она едва могла дышать, горло стиснуло, а скулы, которые он сжимал ледяными пальцами, целуя ее, свело судорогой. Мысли замелькали испуганной вереницей, а сердце в панике заколотилось о ребра, как рыбешка.
