широко раскинула руки, хватая ртом пресные капли. В эту минуту ей казалось, что она может воспарить в небо.
* * *
У входа в деревню они расстались, и каждая побежала к себе. Твила влетела в ворота и, прежде чем зайти в дом, подставила ноги под льющийся с крыши поток дождя. Немного смыв грязь, она поспешила внутрь. Тяжелые башмаки кинула в угол возле двери.
На шум из кабинета выглянул мастер.
– Где ты была? Такая непогода…
– Мы гуляли с Дитя, а потом… попали под дождь.
– Губы все синие, ну-ка к огню, живей!
Он подтолкнул ее к жарко натопленному очагу, и Твила с благодарностью прильнула к теплой стенке, грея руки над потрескивающим пламенем и потирая покрытую мурашками ногу другой.
Ее бил озноб. С волос, платья, ресниц текло.
– Снимай одежду, чтоб не застудиться. Сейчас принесу одеяло.
Когда он вышел, Твила принялась стягивать платье и только тогда заметила, что она надето наизнанку. Тяжелая ткань липла к телу холодной влажной коркой, не желая расставаться с кожей. Наконец ей удалось его скинуть, и Твила осталась в одной нижней рубашке.
* * *
Эшес вернулся в комнату и замер. Твила стояла напротив очага, наклонив голову, и сушила волосы. Маленькие пальчики быстро перебирали длинные темные пряди, вороша и стряхивая их. Расцвеченные огнем искристые капли летели во все стороны и, шипя, гасли об угли.
Услышав его шаги, она резко разогнулась, откинув назад тяжелый черный каскад. Волосы прочертили в воздухе дугу и рассыпались по плечам и спине влажной угольной дымкой, окутав ее до самого пояса.
Скомканное платье валялось рядом на полу, а сама она стояла в одной лишь исподней рубахе почти до пола. Огонь, горевший за спиной, очертил ее контур кованым золотом, а кожа светилась, как матовое стекло. От мокрой ткани и волос поднимался пар.
У Эшеса перехватило дыхание. Это была Твила, и в то же время не она. В ней что-то поменялось, из-за чего он ее не узнавал.
Она протянула руку за одеялом, но, видя, что он не трогается с места, сама направилась к нему, похожая на тонкую белую свечу с черным пламенем волос. Маленькие ножки переступали, казалось, вовсе не касаясь пола, а за ними свечным воском тянулись капли дождя. Смотревшие на него глаза светились в полутьме болотными огоньками. Твила подошла совсем близко, и стали видны расходившиеся от зрачков тонкие зеленые ниточки, с запутавшимися в них янтарными крапинками. От нее пахло влажным небом, землей и печеньем с молоком.
– Можно?
Она протянула руку, и Эшес, наконец спохватившись, накинул ей на плечи одеяло и принялся нарочито грубо растирать спину и руки. Потом отстранился, но черная паутина волос не хотела его отпускать, цепляясь за лицо и одежду.
– Почему здесь так тихо? – шепотом спросила Твила.
– Охра уже ушла, а Роза сегодня ночует у подруги, – почему-то тоже шепотом ответил он.
– Значит, в доме больше никого… только мы?
В наступившей тишине было слышно, как прошуршал выпавший из очага уголек и как дождь барабанит о ставни.
– Больше никого…
Это его отрезвило. Эшес прочистил горло и отступил назад. А она осталась на прежнем месте, глядя на него и будто чего-то ожидая. Этот взгляд его разозлил.
– Ну, ты грейся, а я пойду проверю ворота.
– Я их закрыла…
Ничего не ответив, Эшес подхватил куртку, свистнул Ланцету и вышел наружу. До самой ночи он, как последний дурак, бесцельно бродил по безлюдным улицам Пустоши, окутанным плотной пеленой тумана, под яростными струями дождя.
* * *
Когда он вернулся, Твилы внизу уже не было, а очаг почти погас. Наверное, пошла спать. В кресле лежало забытое одеяло. Эшес подхватил его и прямо в мокрой одежде прошел к себе наверх. Закрыв дверь комнаты, он повернулся к кровати и замер. Из складок постели на него, не мигая, смотрели два мерцающих зеленых глаза. Секунду он не мог пошевелиться. А потом силуэт сверкнул слепыми изумрудами, раздалось шипение, и гибкое уродливое тело изогнулось.
Он взмахнул рукой:
– Кыш!
Кошка маленькой пантерой прыгнула с кровати на окно, а оттуда – наружу. Послышался скрежет коготков, удаляющееся мяуканье, а потом все стихло.
Эшес раздраженно высек огонь и зажег свечу. На смятой постели лежал крохотный сверток, запечатанный серебристым сургучом. Он сломал печать.
Доброй ночи, милый Эшес,
Думаю, настала пора поближе познакомиться с нашей маленькой обитательницей Пустоши. Не так давно случай свел нас вместе, и, признаться, я была заинтригована. А еще страшно разочарована и огорчена, узнав, что ты ничего ей обо мне не рассказывал. Не могу передать всей глубины охватившего меня отчаяния! Я-то полагала, что занимаю в твоей жизни чуточку больше места и заслуживаю хотя бы мимолетного упоминания… Но я прощаю тебе эту бестактность и в доказательство того, что все обиды забыты, приглашаю вас обоих в эту пятницу к себе на ужин. Считай это крошечным искуплением за причиненное расстройство. Грин за вами заедет.
Тихих и безмятежных снов,
Мараклея
Эшес, не торопясь, порвал письмо на тонкие ленты и стряхнул их на пол. А потом резко задул свечу и, не раздеваясь, упал на постель. Рука нащупала что-то мягкое и теплое – одеяло с запахом сдобы и болотных огней. Он зарылся в него лицом и вдохнул аромат.
* * *
Этой ночью Твиле больше не снились мертвые моряки, призрачные корабли и погнутые монеты. Ей приснился мастер. Будто он пришел в комнату, сел на тюфяк и протянул ей черный тюльпан с трепещущими, как крылышки бабочки, лепестками.
Наутро она совершенно не помнила свой сон. Осталось лишь смутное ощущение чего-то волнительного.
Междуглавие
Пелена мглы и дождя стерла привычный мир, изгнала из него цвета и превратила в одно мутное пятно, с мечущимися по краям тенями. Косые струи падали на дорогу, размывая ее и пожирая окружающий пейзаж.
Возникший на кромке видимости силуэт сперва можно было принять за очередную брешь во влажной завесе. Но вот контур очертился, послышалось приглушенное звяканье сбруи, и прямо из черноты выехал всадник.
Завидев впереди скопления крыш, он повернул туда. Остановившись возле постоялого двора на краю деревни, быстро привязал коня, шагнул к крыльцу и трижды требовательно стукнул в плотно закрытые ставни.
Внутри послышалось неровное шарканье, кто-то пробормотал: «Расстучался тут!», а потом взвизгнул отодвигаемый засов, и в проем высунулась недовольная физиономия старика. Из носа и ушей у него торчали седые пучки, а голову прикрывал мятый фланелевый колпак с нитками на месте оторванной кисточки. Повыше подняв свечу, старик
