В ушах шумело, и она перестала слышать что-либо, кроме этих ударов, набатом сотрясавших все тело.
Внезапно сквозь пелену паники и боли до нее дошло: бьется лишь одно сердце – ее собственное. От груди моряка исходил только холод. Едва эта мысль протиснулась в трещавшую от напряжения голову, готовую вот-вот лопнуть и разлететься на тысячу осколков, как накативший страх придал ей сил: она что было мочи вцепилась в его лицо и сумела наконец чуть отвернуть голову вбок, чтобы глотнуть воздуха. Вдох полоснул гортань ледяной пилой.
В этот момент лунный свет упал на его лицо, и Твила закричала не своим голосом. Парень изменился до неузнаваемости, от прежнего облика не осталось и следа. Теперь на нее смотрели глаза с белесыми дисками зрачков, в которых отражалось ее искаженное лицо; в волосах моряка блестела чешуя, а кожа посинела. Он снова потянулся к ней, и Твила, визжа, вцепилась ногтями в склоненное лицо, пытаясь оттолкнуть и скинуть с себя это неподъемное тело. Но пальцы провалились, оставив на его щеках и подбородке глубокие царапины-дыры.
Он снова накрыл ее губы поцелуем, и Твила уже не чувствовала ничего, кроме сводящего с ума отвращения и ледяной тяжести. Минуту ей казалось, что она сейчас задохнется, а потом горло засаднило так, будто по нему из желудка тащили погнутый якорь. Внутри что-то заклокотало, рот заполнился солью, и она начала захлебываться. А в следующий миг тело на ней обмякло, прижимавшие ее руки безвольно повисли, и оболочка, отделявшая человека на ней от бесплотной вселенной сна, прорвалась, окатив ее целым ушатом воды.
Проснулась она, продолжая захлебываться и отхаркивать воду. Стоявшая над ней Дитя трясла ее за плечи и тоже была совершенно мокрой. Твила перекатилась на бок, давясь и судорожно сплевывая остатки горькой морской воды. В горле что-то клокотало, мешая и царапая, как вставшая поперек рыбья кость. Твила надсадно закашлялась и почувствовала, как это что-то с трудом сдвинулось, потом болезненно колыхнулось и начало протискиваться вверх по горлу, а из него выскочило в рот, поранив щеку. Она подтолкнула это что-то языком и выплюнула на траву рядом с собой темный плоский кругляшок.
Дитя, опустившись рядом на колени, хлопала ее по спине, приговаривая: «Ну-ну, тише-тише».
– Почему ты мокрая, Дитя? – спросила Твила, когда наконец смогла дышать.
– Потому что идет дождь.
Твила подняла голову и поняла, что Дитя преуменьшила: шел ливень, и обе они уже вымокли до нитки. Неловко повернувшись, она сгребла выпавший из горла кругляшок вместе с травой и землей и села.
– Что случилось? – спросила Дитя.
Задавая этот вопрос, люди вряд ли ожидают услышать: на мне лопнул мертвый моряк, приплывший в мой сон на корабле-призраке и едва не удушивший меня. Поэтому детали она опустила.
– Корабль, мне приснилось, что…
– Да, знаю, я ведь тоже там была, – напомнила Дитя, – что было потом? Вывернутое платье сработало?
– Да, буря стихла…
– А экипаж? На корабле кто-то был, они спаслись?
– Да, наверное… если так можно сказать. Там был всего один человек.
– Ты его знаешь?
– Нет, никогда прежде не видела.
– Что ему было нужно, он сказал?
Твила разжала ладонь и посмотрела на лежавший на ней предмет. Это была старая, погнутая с одного боку монета с изображением воинственной девы с щупальцами вместо рук и ног. С краю была просверлена неровная дырочка – видимо, монету носили на шее в качестве талисмана.
– Нет… но, кажется, я знаю, кто он и зачем приплыл.
Дитя взяла у нее монету и повертела в руках, разглядывая.
– Думаю, я тоже знаю… так он просто отдал тебе монету и попросил передать ей?
– Не совсем… вообще-то было довольно больно, – призналась Твила.
Неудивительно, что ее горло едва не разорвалось: по нему сквозь сон протащили с того света монету. Сейчас было уже гораздо легче, хотя по-прежнему саднило. Кстати, мог бы и повежливее это сделать. Но она сама виновата: нечего целоваться с незнакомцами, пусть даже и в собственном сне.
– Мужчины! – вздохнула Дитя. – Вечно им нужно все усложнять! Неужели не мог просто попросить?
Твила скосила глаза на подругу. Она сомневалась, что та что-то знала о подобных сложностях, но промолчала, чтобы не обижать ее.
– Ты как, сможешь идти?
– Да, я в порядке, сейчас…
Дитя помогла ей подняться, и Твила выпрямилась, шатаясь. Голова кружилась, перед глазами плясали мушки, но ей было определенно лучше, чем пять минут назад.
Она оглядела Дитя:
– Ты совсем из-за меня промокла, пойдем.
– Ты тоже. Кстати, у тебя на губах кровь.
– Хм, наверное, прикусила.
Дитя не стала задавать лишних вопросов про поцелуй, и Твила мысленно поблагодарила подругу за деликатность. Они поспешили наверх. Уже готовясь раздвинуть мокрые ветви, Твила в последний раз оглянулась через плечо и замерла. Вокруг пузырились лужи, но поверхность болота оставалась гладкой, как забытое великаном зеркало.
– Гляди!
– Да, я вижу, побежали!
Они нырнули в заросли и принялись продираться сквозь кусты к дороге.
– Кстати, во сне ты сказала, что пришла, потому что услышала, как я тебя зову.
– Да, хорошо, что меня и тут и там зовут Дитя.
– А иначе бы не услышала?
– Неа…
– А что, во сне человека могут звать как-то по-другому?
– Конечно! Во сне человек и вовсе может быть не человеком. Вообще кем угодно!
– Знаешь, мне уже которую ночь снится Ланцет. Он все пытается сказать, как его зовут, но я никак не разберу.
– Уже несколько раз пытался? – переспросила Дитя.
– Да…
– Тогда обязательно узнай. Похоже, для него это важно. К тому же тогда ты сама сможешь звать Ланцета.
Наконец они выскочили на проселочную дорогу. Небо нависло тяжелым свинцом, грозовые снопы пара плыли низко над землей, почти упираясь в затылок, а росшая вдоль обочины бурая трава танцевала от барабанящих по ней капель.
Казалось, вода была повсюду: мокрые волосы липли к спине и рукам, платье набрякло тяжелым мешком, в башмаках хлюпало. Твила несколько раз поскользнулась, а потом скинула неудобную обувь, то же сделала и Дитя. Подхватив башмаки и взявшись за руки, они припустили к деревне, задыхаясь от быстрого бега и хохоча от переполнявшего их чувства.
Небесную обшивку то и дело вспарывали молнии и сотрясал, подобно гигантскому сердцу, гром. Свежий, до рези в носу, воздух забивался в ноздри, а струи дождя хлестали лицо и трепали волосы, и тем не менее было совсем не страшно. Внутри все трепетало от какого-то дикого первобытного восторга: Твиле казалось, что она и сама растворяется в дожде, сливается с окружающим миром, пропускает грозу через себя и становится ее частью.
На бегу она
