Его окликал сосед. Он был не из Вольного воинства, Куланн никогда прежде не видел этого человека.
— Тебя звать-то как? Ты ж наемник?
Куланн кивнул и назвался, и собеседник сразу потерял к нему интерес. Но тут наемник вспомнил имена и словечки, что нашептал ему мальчишка:
— Солома по ветру, ветер в заднице. Тарн Салоед здесь?
— Ишь ты, — сосед подполз ближе, насколько позволяли цепи, и вгляделся в Куланна.
— Не ори, тише. Откуда знаешь Салоеда?
— Толстый Финад привет передает.
Сосед присвистнул:
— Иди-ка ты! Ладно. Я — Заноза.
Куланн промолчал, так как не знал, что на это ответить.
— Вместе крыс жрать будем, — ухмыльнулся Заноза.
Он рассказал наемнику, что их ожидает. «Крылатая» была одной из пятнадцати торговых галер, принадлежащих мастеру Райни. Всего на веслах сидело двести гребцов, на них приходилось пятьдесят надсмотрщиков, не считая команды и воинского отряда. Рабами командовал Аран, сам бывший галерник, выбравшийся в начальники. Гребцы его ненавидели, он отвечал тем же. По словам Занозы, хуже Арана никто не лютовал. Живые орудия он не жалел. Тех, кто подводил, без церемоний выкидывали за борт. Рабы умирали, как мухи по осени. Правда, еды и воды Аран тоже не жалел, ведь сила гребцов — это скорость галеры и похвала мастера Райни.
— Пятьдесят рыл на двести, — задумчиво почесал щетину Куланн. — Неплохой расклад.
— Для чего? — прищурился Заноза.
В темноте Куланн не мог его толком разглядеть, только ощущал густой дух давно немытого тела.
— Для бунта, — шепнул Куланн.
— Мы закованы, — помолчав, буркнул Заноза. — Бунт твой закончится там же, где начался.
— Что делают, если раб умирает на скамье у весла?
— Сбивают с него цепи и выкидывают тело за борт.
— Чем и кто?
— Ворг Толстяк, у него кувалда, ей он разбивает кольца, с одного удара, между прочим, здоровый кабанище, шмыгнул носом Заноза. — Как-то раз бахнул этой кувалдой по башке одному особо недовольному. Мозгами всю палубу от носа до кормы забрызгало.
— Думаю, ваш толстяк всяко не здоровей меня, — задумчиво протянул Куланн. — Спорим, что с кувалдой в руках я за три минуты освобожу шестерых.
Заноза снова помолчал.
— Ну, допустим, — негромко произнес он наконец. — Слыхали и мы про Куланна Две Половины. Если хоть половина из этого правда, то допустим. Но кто тебе даст кувалду?
— Сам возьму, — ухмыльнулся в темноте Куланн. А Толстяк мне ее охотно уступит. Или неохотно.
Заноза засопел. Завозился, усаживаясь.
— Нормально говори, нечего мне тут кислую капусту на уши вешать, — зло прошипел он.
— Я вырву свое кольцо из палубы, — пояснил Куланн. — Если Толстяк в это время будет рядом, то я заберу кувалду. И его жизнь в придачу.
На этот раз Заноза молчал долго.
— Ты говоришь, что голыми руками вырвешь кольцо из палубы? — недоверчиво уточнил он.
— Именно. Силы еще есть. Поэтому надо все провернуть в эту ходку. Пока я не ослаб. Когда побегу разбивать цепи, парни должны быть готовы. Не думаю, что надсмотрщики будут долго стоять и на меня любоваться.
— Гребаный наемник, — восхищенно присвистнул Заноза. — Ты ж понимаешь, что нас перебьют, как собак?
— Может, да, а может, мы их. Но если ничего не предпримем, то точно подохнем как собаки. От плетей и усталости. Можешь передать тем, кто еще знает Финада, что я хочу сделать?
— Могу, — отозвался Заноза. — Но тут надо посоветоваться. Сам понимаешь, туда-сюда, через себя обратно.
— Советуйтесь. Только недолго. Мне нравится махать кувалдой и не нравится Аран. Еще меньше мне нравится этот смрад.
— Ну извини, забыли проветрить к твоему прибытию, — ухмыльнулся Заноза, уползая на свое место.
Куланн уселся на скамью и снова поднял глаза к звездам. Они мерцали, равнодушные ко всем людским судьбам под ними.
Глава 20
Тяжелый шерстяной плащ надежно укрывал от пронизывающего ветра, но все равно после нескольких часов ходьбы Эйнли продрогла. Грубые деревянные башмаки, надетые на шерстяные носки крупной вязки, намяли ноги. Очень хотелось в тепло, отдохнуть у очага, подкрепиться горячей похлебкой, но она была все еще слишком близко к столице. Страх гнал девушку вперед по промерзшей дороге.
Эйнли возвращалась домой. Ее скромных накоплений хватило, чтобы купить дорожный плащ и башмаки и подмаслить здоровенную крестьянку из тех, что привозили в город еду. Не добровольно, а из страха перед лугайдийцами.
Крестьянка долго упиралась, но вид настоящих серебряных монет в конце концов победил ее страх. Она за всю свою жизнь серебра в руках не держала, а тут такое сокровище. Как следует упрятав монеты куда-то между необъятных грудей, крестьянка натерла Эйнли щеки грязью, стянула волосы в косы и повязала поверху измаранную ветхую косынку и предупредила:
— Если стража привяжется, я скажу, что знать тебя не знаю. И за воротами на нас тоже не рассчитывай.
Эйнли молча кивнула. Она была готова на любой риск, понимая, что оставаться в столице нельзя. Теперь, когда наемников перебили, знакомство с Куланном не могло больше уберечь ее от пьяных солдат Лугайда.
Крестьянки с двумя пустыми телегами, запряженными старыми мулами, добрались до ворот. Стража привязываться не стала, досталось лишь пышному бюсту крестьянки. На тощую замурзанную фигурку в плаще внимания никто не обратил.
Когда городские стены остались позади, крестьянка велела Эйнли идти дальше самой, но сперва вернуть косынку.
Так Эйнли осталась одна на дороге. В узелке у нее был хлеб с солью и луком, на ногах — добротные башмаки, на плечах — теплый плащ. Впереди, невидимые, лежали Серые горы. Там был ее дом, и, возможно, там был Младший Ворон. Его лицо стояло перед глазами девушки днем и ночью — и придавало сил и решимости. Эйнли двигалась быстро, не сбиваясь с шага. Дома ей приходилось много ходить пешком, и сейчас тело пело от приятных усилий.
Но когда ноги загудели, а тело скрутила усталость, Эйнли скисла. Она вдруг осознала, насколько опасна ее затея. Пока по пути ей попадались лишь угрюмые крестьяне, да один раз — отряд лугайдийцев, возвращающийся в Таумрат. Одинокая путница их не заинтересовала. Однако приближалась ночь, и требовалось найти укрытие. Эйнли сошла с дороги, опустилась на землю и задумалась. Постоялые дворы были разрушены, а те, что уцелели, кишели доносчиками. Ее могли спросить, кто она и откуда идет, или еще что хуже: беззащитная свежая девушка — лакомая приманка для недостойных мужчин. Но и ночевать в лесу она боялась.
Эйнли осмотрелась и увидела за рощицей дымы: там была какая-то деревня. Девушка поднялась и, с трудом передвигая натруженные ноги, пошла вперед, решив попроситься на ночлег у добрых людей.
Единственная улица
