Солнце ярко светило сквозь простыни. Юбка пришлась Лили впору. За импровизированной стенкой примерочной незнакомый мужской голос интересовался у мадам Ле Бон, не продает ли она и мужскую одежду.
– Боюсь, для вас ничего не найдется, – ответила та. – Только для вашей жены.
Незнакомец засмеялся, потом Лили услышала стук передвигаемых вдоль стойки вешалок.
Когда она вышла из примерочной, молодой человек разворачивал и сворачивал вязаные жакеты, выложенные на прилавке, поглаживал жемчужные пуговицы и проверял, не обтрепались ли манжеты.
– Хороший товар, – заметил он, улыбнувшись сперва мадам Ле Бон, затем Лили.
У него были большие голубые глаза, на впалых щеках виднелись редкие оспинки. Он был рослым, и ветерок доносил до ноздрей Лили запах его лосьона после бритья. Закрыв глаза, Лили легко представляла, как он наливает желтоватый лосьон в сложенную чашечкой ладонь и похлопывающими движениями наносит на шею. Она словно бы его уже знала.
Мадам Ле Бон внесла в свой гроссбух запись о продаже юбки. Незнакомец отложил жакет в сторону и, чуть прихрамывая, направился к Лили.
– Прошу прощения, – неуклюже произнес он на французском. – Мадемуазель… – Он подошел ближе. – Я заметил, что…
Однако Лили не хотела заводить с ним разговор – пока не хотела. Она забрала тканевый мешок с юбкой, поспешно поблагодарила мадам Ле Бон, обогнула примерочную и скользнула в следующую палатку, где лысый старик продавал разбитых фарфоровых кукол.
К тому времени, как она добралась домой, Грета уже встала и возила по полу мокрой тряпкой. Этим утром к ним в гости с летним визитом должен был приехать Карлайл. Квартира давно просила уборки: в углах перекатывались пушистые комки пыли. Нанять служанку Грета отказывалась.
«Не нужна мне горничная, – говорила она, гоняя пыль перчатками. – Я не из тех женщин, что держат прислугу».
По правде сказать, именно к таким женщинам она и относилась.
– Карлайл будет здесь через час, – сообщила Грета. Шерстяное коричневое платье красиво подчеркивало ее формы. – Ты собираешься оставаться в образе Лили?
– Ну да.
– По-моему, не стоит ему с порога знакомиться с Лили. Во всяком случае, до встречи с Эйнаром.
Эйнар понимал, что Грета права, и все же какой-то частью души желал, чтобы Лили вышла к Карлайлу первой, как если бы она была его, Эйнара, лучшей половиной. Он повесил клетчатую юбку в шкаф и разделся до шелковых облегающих трусов. Серо-бежевый шелк был мягким и едва слышно шуршал при ходьбе. Эйнар не хотел менять это белье на кусачие шерстяные кальсоны и майку – в них тело просто сгорало от жары, особенно в теплую погоду. Он не хотел полностью прятать Лили, заталкивать подальше в шкаф. Закрывая глаза, Эйнар видел только Лили; мысленно представить себя самого не выходило.
Он надел брюки и вышел из квартиры.
– Ты куда? – крикнула Грета ему вслед. – Карлайл приедет с минуты на минуту.
Безоблачное небо сияло синевой. Здания отбрасывали на тротуар длинные прохладные тени. В сточных канавах гнили отходы. Эйнару было одиноко. Найдется ли в мире хоть один человек, который узнает меня по-настоящему? – думал он. На улице поднялся ветер; казалось, он насквозь продувал грудь Эйнара.
Эйнар шел по короткой улочке, расположенной к северу от Центрального рынка. На ней не было почти никого, за исключением хозяина табачной лавки, который стоял, прислонившись к дверному косяку, полной женщины, ожидающей автобуса, и торопливо шагавшего мужчины в тесноватом костюме и низко надвинутом котелке.
В подъезде дома номер двадцать два, на лестнице, ведущей к двери мадам Жасмин-Карто, валялся залитый вином шарф.
– Раненько вы сегодня, – заметила она, поглаживая кошку, и, по обыкновению, вручила Эйнару ключ от комнаты под номером три. Кресло, обитое зеленой шерстью. Проволочная корзина для мусора, неизменно пустая, – слабая иллюзия, что помещением не пользовались, – и два окна на противоположных концах комнаты с задернутыми темными шторами. Эйнар всегда поднимал штору на окне справа. Дергал за плотный шнурок, и ткань собиралась в гармошку наверху. Он не смог бы сосчитать, сколько раз садился в зеленое кресло и через запотевшее от дыхания стекло смотрел, как по другую сторону, демонстрируя гениталии, танцует девушка. Это вошло у Эйнара в привычку, почти ежедневную, как купание в бассейне или прогулка до угла улицы Этьена Марселя[50] на Главный почтамт, за письмами, большей частью адресованными Грете. Мадам Жасмин-Карто упорно брала с него не меньше пяти франков и ни разу не предложила скидку, хотя Эйнар и не был уверен, что хотел бы ее получить. Впрочем, хозяйка заведения позволяла ему оставаться в комнате номер три столько, сколько он пожелает, и порой Эйнар просиживал в зеленом кресле по полдня. Бывало, спал, а однажды принес с собой немного грюйера, яблоко и багет и пообедал, пока женщина, чей живот свисал, как мешок с песком, извивалась вокруг деревянной лошадки-качалки.
К другому окошку Эйнар никогда не подходил – знал, что там. Знал: стоит ему заглянуть в него, и он уже никогда не вернется к окну справа.
Сегодня, однако, ему казалось, будто в комнате номер три есть только одно окно – маленькое, черное, то, что слева. Эйнар потянул за шнурок, штора резко поднялась, и он всмотрелся вглубь.
С другой стороны стекла находилась комната, выкрашенная черной краской, с рассохшимся дощатым полом. Впереди располагался небольшой ящичек, тоже черный; на него одной ногой опирался молодой парень. Его волосатые голени напоминали руки мадам Жасмин-Карто. Парень был среднего роста, с гладкой грудью и слегка дряблым животом. Высунув язык и держа руки на
