поясе, он вихлял бедрами, отчего его полуэрегированный пенис подскакивал, точно свежепойманная корюшка на палубе. Судя по выражению лица, танцор был без ума от себя.
Эйнар не мог бы сказать, долго ли смотрел на парня, который приплясывал на носочках, а пенис его при этом то вставал, то опадал, словно рычаг в разных положениях. Эйнар не помнил, как рухнул на колени и прильнул носом к стеклу, – просто обнаружил себя в этой позе. Он не помнил, как расстегнул ремень на брюках – смявшись, они уже лежали на щиколотках. Он также не помнил, в какой момент избавился от пиджака, галстука и рубашки: все это кучей валялось на зеленом кресле.
В комнату с танцором выходили и другие окна. В одно из них, расположенное прямо напротив Эйнара, с легкой ухмылкой смотрел какой-то мужчина. Эйнар видел только эту горящую ухмылку, будто бы подсвеченную отдельной лампой и свидетельствовавшую, что юноша вызывает у него не меньше восторга, чем у самого Эйнара. Через несколько минут, однако, Эйнару стали видны и глаза мужчины – голубые и, кажется, устремленные не на танцора, который в эту минуту одной рукой обхватил член, а другой теребил сосок размером с сантимовую монету, но на Эйнара. Губы мужчины разошлись шире, ухмылка засияла еще ярче.
Эйнар переступил через брюки и кинул их на зеленое кресло. Он был наполовину Эйнаром, наполовину Лили. Мужчиной в серо-бежевых трусиках Лили и такого же цвета камисоли, изящно облегавшей плечи и грудь. В стекле Эйнар смутно видел свое отражение. Собственный вид не казался ему вульгарным. Он чувствовал себя – Эйнар впервые использовал это слово для описания Лили – красивым. На душе у Лили воцарился покой: в стекле белели ее обнаженные ключицы и прелестная ямка между ними. То, что мужчина разглядывает ее в нижнем белье, пялится на тонкие бретельки ее камисоли, казалось Лили самой естественной вещью на свете. Внутри Эйнара как будто раздался щелчок – такой же, с каким взлетала темная штора, – яснее ясного давший ему понять, что на самом деле он и есть Лили, а Эйнар – лишь маска, прикрытие. Избавьте его от брюк и полосатого галстука, который Грета подарила ему на прошлый день рождения, и останется только Лили. Теперь он это знал; он знал это и раньше. В запасе у Эйнара оставалось одиннадцать месяцев, его время истекало. В тесной комнате было жарко, и в отражении на стекле он увидел на лбу Лили блестящий полумесяц пота.
Юноша танцевал, словно не замечая ни Эйнара, ни второго зрителя. Его глаза были закрыты, бедра покачивались из стороны в сторону, в подмышках виднелись кустики черных волос. Мужчина на противоположной стороне все так же смотрел, ухмыляясь во весь рот. Освещение каким-то образом изменилось, и его глаза сделались почти золотыми.
Стоя у окошка, Эйнар начал ласкать себя через тонкую ткань камисоли. Соски затвердели и сладко заныли. Продолжая их тереть, он вдруг почувствовал себя как будто под водой. Ноги ослабели, кожа сзади под коленями вспотела. Эйнар отступил от окна, давая незнакомцу более полный обзор, возможность узреть бедра Лили в шелковых трусиках, ее ноги, настолько же гладкие, насколько заросшими были ноги танцора. Эйнар хотел, чтобы мужчина увидел всю Лили, в полный рост, и ради этого сделал еще шаг назад. Правда, с этого места он сам уже не мог видеть незнакомца, но это не имело значения. Еще несколько минут Эйнар ласкал себя, повторяя движения девушек, за которыми много месяцев наблюдал через правое окошко.
Когда он снова приблизился к окну и вгляделся в темноту за стеклом, ни танцора, ни второго зрителя уже не было. Эйнар внезапно смутился. Как он дошел до того, чтобы показывать свое странное тело, камисоль, обтягивающую небольшие груди, внутреннюю поверхность бедер, нежную, бледно-серебристую в полумраке, двоим чужакам? Он уселся в кресло прямо на сваленную в кучу одежду и подтянул колени к груди.
А потом раздалось осторожное: тук-тук. Через мгновение стук в дверь повторился.
– Да? – отозвался Эйнар.
– Это я, – сообщил мужской голос.
Эйнар молча замер. Сбылось то, о чем он больше всего мечтал, но не смел произнести вслух.
В дверь опять постучали. У Эйнара пересохло в горле, сердце готово было выскочить из груди. Безмолвно сжавшись в кресле, он хотел, чтобы тот мужчина понял: Эйнар его ждет, Эйнар ему рад. Ничего, однако, не происходило, и Эйнар уже решил, что шанс на… на что-то особенное упущен.
А потом мужчина вдруг вошел в дверь и прислонился к ней спиной, возбужденно дыша. Примерно одних с Эйнаром лет, хотя виски уже тронула седина, небритый. Смуглый, с крупным носом. В черном, наглухо застегнутом пальто. От незнакомца слабо веяло чем-то солоноватым. Эйнар остался в кресле; мужчина, стоя примерно в полуметре от него, кивнул. Эйнар коснулся лба.
Мужчина ухмыльнулся, показав зубы, острые и кривые. Казалось, у него их было больше, чем у прочих людей; вся нижняя половина лица будто бы сплошь состояла из зубов.
– Ты красотка, – сказал он.
Эйнар откинулся на спинку кресла. Незнакомцу определенно нравилось то, что он видел. Он расстегнул пуговицы на пальто и распахнул полы. Под ним оказался полосатый деловой костюм из шерсти и галстук с классическим узлом. Мужчина выглядел элегантно, за исключением одной детали: ширинка на его брюках была расстегнута, и из нее выглядывал пенис.
Незнакомец сделал шаг по направлению к Эйнару. Затем еще один. Крайняя плоть его члена сползла, обнажив головку. Она пахла соленым, и Эйнару вспомнились берега Ютландии и Скаген, где его мать опустили в море, завернув в рыболовную сеть, очищенную от жабер, а потом пенис незнакомца оказался совсем близко от рта Эйнара, и Эйнар закрыл глаза. Перед ним замелькали смутные картинки: прибрежная гостиница с крышей из водорослей, брикеты торфа, сложенные в поле, белый валун в крапинках слюды, Ханс, откидывающий его воображаемые волосы, чтобы завязать фартук.
