на два курса старше меня и была для меня самой близкой подругой, а иногда и наставницей. Хотя я предполагала, что она была таковой и для других студентов. Лора изучала современное искусство и обладала непередаваемым стилем и быстротой понимания, благодаря чему всем было ясно, что ее жизнь не ограничится ни Уолла-Уолла, ни даже Сиэтлом, где она выросла. В те времена за ней неизменно тянулся запах «травки» и компания эмо-мальчиков, взиравших на нее снизу вверх.
– Энн! – Едва увидев, она обняла меня. – Ты в Нью-Йорке?
Нас толкали локтями и плечами, заставляя втиснуться на лестничную площадку.
– В Клойстерсе, – ответила я, следуя за ней.
– Это круто. Я и не знала… Надо будет выпить. А в следующем году?
Я покачала головой.
– Ничего страшного. Я знаю, что все у тебя получится.
Продолжая болтать, мы спустились по лестнице и при этом потеряли Аруну; Рейчел шла позади меня, прижавшись к Марселю.
Мне всегда казалось, что взрослые стремятся произвести на нее впечатление, в то время как с остальными знакомыми ситуация чаще всего была обратной.
– Хочешь сесть со мной? – предложила Лора, когда мы вошли в аудиторию.
– Вообще-то, я с…
– Мы вместе, – заявила Рейчел, подходя ко мне.
В том, как Рейчел поприветствовала Лору, была некая холодность, и я заметила, что Лора сразу же перевела взгляд на меня. В том, как она всматривалась в мое лицо, был некий намек.
– Я найду тебя в перерыве, – пообещала Лора, коротко сжала мою руку и пошла прочь между рядами кресел.
Аудитория была спроектирована с учетом акустики. Она была отделана изогнутыми панелями из вишневого дерева теплого оттенка, а под ними к задней части зала с торжественной серьезностью поднимались красные сиденья. Несколько докладчиков уже расположились в креслах на сцене, а в центре стоял Патрик. Мы с Рейчел выбрали ряд на полпути вверх и заняли места.
Я знала, что научный мир тесен; он полон друзей и врагов, подспудно тлеющих конфликтов, которые разжигались на протяжении многих лет небрежными замечаниями о работе, а иногда и о характере человека. Один лишь взгляд на аудиторию выявлял различные группировки: пожилые преподаватели сидели со своими старенькими консультантами по диссертациям десяти-, двадцати-, тридцатилетней давности, в окружении своих нынешних аспирантов, которые, несомненно, представляли, как их собственные ученики когда-нибудь соберутся вокруг них. Каждая группа была похожа на созвездие; они переплетались, но в то же время кружили друг вокруг друга, постоянно пытаясь оценить масштаб других орбит, силу гравитационного притяжения отдельных людей.
В отличие от меня, Рейчел могла легко влиться в одну из них. Она могла бы стать частью этих созвездий – яркой звездой на академических небесах. Но вместо того чтобы присоединиться к какой-либо из групп, сидела со мной. Свет в аудитории постепенно тускнел, и я поймала себя на убежденности в том, что предпочитаю нашу эксклюзивную группу из двух человек. В глубине сцены на экране появилось изображение колоды Таро эпохи Возрождения, одного из многих примеров разрозненных колод, неполных, за исключением одной или двух карт. Это была карта «Мир». На фоне золотой фольги красовалась миниатюра из жизни позднего Средневековья – гребная лодка, рыцарь, едущий из одного замка в другой – все это было заключено в сферу. Над этим маленьким миром властвовала женщина, державшая в одной руке скипетр, в другой – державу.
Герб Диболд занял свое место за кафедрой. Он был старше, чем я ожидала, и ниже ростом, но одет аккуратно, в веселенькую клетчатую рубашку на пуговицах. Тщательно ухоженные седые усы подчеркивали его круглые щеки и абсолютно лысую голову.
– Когда я был в Понтеграделье прошлым летом, – начал он, откашлявшись, – и работал в маленьком душном муниципальном архиве, пытаясь найти записи об аресте Альфонсо, племянника Эрколе д’Эсте, которого многие считали его бастардом, я наткнулся на нечто необычное. Да, я, конечно, нашел протокол ареста Альфонсо, но ниже было указано кое-что, что привлекло мое внимание.
Диболд сделал паузу и сменил кадр на экране, чтобы показать фотографию журнала арестов; и там, в верхнем углу, красовалось изображение, которое мне было хорошо знакомо, хотя бы потому, что я видела его перед тем, как утром вышла из квартиры, в бумагах Линграфа. Здесь изображение было полным – орел, распростерший крылья, полный водяной знак, который до этого мы видели лишь частично: муниципальный архив Понтеградельи, коммуны в Ферраре.
Я как раз собиралась коснуться руки Рейчел, когда она прошептала мне на ухо:
– Водяной знак.
Я кивнула, в то время как Диболд продолжал:
– Там было сказано: «Мино делла Прискиа арестован за разговор с лицом, не являющимся членом суда, об оракулюме герцогини Феррарской». Сначала я подумал, что этого не может быть, поэтому освободил на столе место для исследований и достал свой удобный латинский словарь. Даже после стольких лет мне все еще нужна помощь в переводе.
Тут по аудитории прокатился легкий вежливый смешок. Все присутствующие знали, что Диболду на самом деле не нужна помощь в переводе.
– Конечно, слово oraculum очень близко к слову «оракул». Но я не верил, что это может быть правдой, потому что, насколько я знаю – а я знаю довольно много о Ферраре эпохи раннего Возрождения, – герцогиня Феррарская была чрезвычайно набожна.
Я посмотрела на Рейчел, и она встретила мой взгляд. Лица слушателей вокруг нас были озарены светом экрана, все восторженно внимали рассказу.
– Так какой же вывод я должен сделать из этого? – Диболд сделал глоток воды, чтобы подчеркнуть паузой весомость вопроса. – Что мать Изабеллы д’Эсте, самой выдающейся итальянской женщины-покровителя эпохи Возрождения, обращалась к оракулам? Я проверил свой словарь во второй раз, но этимология была ясна. Вот об этом мы и пришли сегодня поговорить – об оракулах и прорицателях, картах и гадальных костях, дабы определить, какую роль они играли.
Диболд сделал паузу и оглядел комнату, после чего поправил очки и вернулся к лежащим перед ним записям. Я повернулась к Рейчел и шепотом произнесла начальную строку документа, который мы перевели: «Моя драгоценная дочь».
– Вопрос не в том, применялось ли в ту пору гадание. Конечно, применялось. Астрология, как мы знаем, была повсюду. Мы знаем также, что аристократы эпохи Возрождения были одержимы вопросом, насколько их судьбы предопределены или подвержены изменениям. Они хотели знать, на что они могут повлиять, что остается на волю случая, а чего они не могут избежать. Это увлечение досталось им от греков и римлян, которые постоянно обращались к оракулам, дабы разобраться в судьбах людей. И если средневековый христианский мир не обращался к оракулам, то лишь потому, что это была
