В роддом меня отвез сам муж. На милицейском уазике. Как переполошились сестрички там, когда мы подкатили с сиреной и мигалкой!
Роды прошли без осложнений. Малышка, девочка, родилась чистенькой, волосатой. Мы с мужем договорились, что если будет мальчик, то назовем Иваном. И у него отец Иван, и у меня Иван. Если же дочка, то Машей.
Грудь Машенька брала хорошо. Через пять дней меня определили на выписку. Снегу за ночь навалило чуть ли не по колено. Небольшой мороз и пасмурное небо. Но на душе у меня было яснее ясного. Добилась своего. Я – мать.
Муженек мой приехал опять на служебной машине. Где-то раздобыл гвоздики. Красные гвоздики на фоне белого снега. Красиво!
Мы уже садились в машину, когда я у ограды увидала своего начальника. Анатолий Иванович стоял у ворот, и в руках его были тоже красные гвоздики. Мы уезжали, но я успела увидеть, как он бросил цветы под колеса машины.
Что же, милый доктор, придет время, и ты бросишь цветы уже под ноги дочери и матери. Так-то.
Для Маши мы с Петей оборудовали уголок в спальне.
– Спать, мой милый муженек, будешь в гостиной. И не возражай!
– Это как же? Я же муж тебе.
– Именно, что муж. А не любовник. После родов мне заниматься любовью нельзя. Потерпи.
На том и сошлись во мнениях. Маша спит. Мы же решили отметить мое возвращение домой.
– Я счастлив, Тамара.
– Что такое счастье? Петенька, милый мой, счастье – это свобода. Ребенок – большой труд. Бессонные ночи. Постоянная тревога. Ты готов к такой жизни?
Я выпила пятьдесят граммов водки. Не повредит. Я-то знаю. Таков мой организм. Выпью и становлюсь злой. Так и хочется врезать в морду. Петя, Петя. Мать моя родная! Неужели ты ничегошеньки не чувствуешь? Как донор ты хорош, но жить с тобой под одной крышей, есть из одной миски, спать в одной кровати… Уволь!
– Это и есть счастье, Тамара. Счастье материнства.
– Ты прохлаждаться будешь, а мне – это самое материнское счастье. Так?!
– Я буду зарабатывать. У меня служба.
– За твою службу тебе и платят, как псу цепному. На кость и воду хватает.
Что тут приключилось с Петенькой! Лицо его покрылось пятнами цвета очищенной свеклы, глаза округлилась и налились кровью, рот открылся, обнажив язык. Зрелище мерзкое. У кого-то, может быть, маска гнева устрашающая. Но не у Пети.
В таком состоянии он пробыл минуту. Вдруг вскочил, выдавил из глотки клич вождя апачей и выбежал из квартиры. Мне показалось, что он вышиб дверь.
На меня напал смех. Машенька проснулась. Началась так называемая семейная жизнь. Муж в бегах, дочь в слезах. Я в полуистерике. Весело!
Машу я успокоила быстро. Дала грудь – и всего-то. Поел младенец, я перепеленала его – и он спать. Я тоже успокоилась. Вернулась на кухню и стала методично напиваться. Первый день после родов дома – и на тебе! Такой фокус-покус. Молоко я сцедила и поставила в холодильник. На сегодня Маше хватит. Завтра все из меня выйдет. Все будет хорошо, Тамара, успокаивала я себя. И медленно, целеустремленно напивалась.
Не знала я, что через тридцать дней буду пить горькую, провожая Петра в «командировку в вечность». Выполняя интернациональный долг, капитан милиции в августе 1980 года погибнет, подорвавшись на пехотной мине французского производства.
Потом, на тайных поминках, мне его боевой товарищ расскажет, что за сволочь эти французские мины. Петр мог бы жить. Но не было рядом никого, кто мог бы наложить жгуты. Истек кровью мой первый муж.
Ох уж эти французы. Сделали такую мину, что не убивает человека, а только отрывает ему ноги. Гуманисты хреновы.
Наши вояки тоже хороши! В военкомате такого туману навели, упаси Боже! Откуда я могу знать, что такое «груз-200»? Я ему, этому лысому майору, говорю:
– Когда и где я могу забрать тело мужа, чтобы по-христиански похоронить?
А он мне:
– Мы сами не знаем, когда прибудет «груз-200». Заходите, мол.
Это что же за паскудство такое? Я медик. Мне ли не знать, сколько времени труп может быть вне холодильника. Чего я буду в землю опускать?
Одно скажу. Хоронили Петра в закрытом гробу. Стыд и позор. Никого от его службы. От военкомата пришел тот майор. И зачем? Затем, чтобы предупредить меня, чтобы я или кто другой слова о его командировке не сказали. Вот ведь как. Для меня Петр муж, убитый. А для них это «груз-200».
1 сентября я вышла на работу. Дети, в школу собирайтесь! А я – на работу, как на каникулы. Там меня ждут. Там я нужна не как дойная корова, а как специалист. Там, наконец, меня ждет, я в этом уверена, Анатолий Иванович.
Что это было? Мое замужество. Роды. Смерть мужа. Что это? Хотя я и говорю, что есть у меня привычка думать, но тут мои мозги закипают.
Как сказать Анатолию Ивановичу, что дочь-то его. Мне ли не знать? Тогда Петр круглосуточно дежурил по Управлению и учился на своих курсах. Не было у него сил исполнять свои супружеские обязанности. Петя был хоть и крепким мужичком, но все же…
Машеньку определила в ясли. Ну и название. Телят тоже в яслях держат. Теперь в шесть утра я уже на ногах. Кормление дочери. Себе стакан чаю и бутерброд. Морду поставить надо? Надо. На это минут десять уходит. Бегом, бегом. Закинула Машку в ясли и опять бегом на трамвай.
– Спешишь все? – кричит мне вслед тетка, занявшее место Нади. – Ноги не обломай!
Я успеваю ответить:
– Мети лучше, сучка драная!
Листья уже вовсю летят с деревьев. Мне они нравятся. Красиво и приятно шуршат под ногами. Но сейчас мне не до них. Не могу я опаздывать. Все-таки я начальник. Старшая медсестра на отделении. У меня в подчинении пять сестер и три санитарки.
– Товарищи, – Анатолий Иванович, как всегда, чисто выбрит, свеж лицом, на нем накрахмаленный халат и оригинального фасона шапочка. – Тамара Вениаминовна приступает к своим обязанностям после большого перерыва. Прошу помочь ей войти в рабочий ритм.
Лучше бы он этого не говорил. Знаю, как они будут помогать. Наоборот, палки в колеса будут вставлять.
Через час на отделение по скорой помощи поступил мужчина сорока лет с открытой черепно-мозговой травмой. Пять часов наш нейрохирург с бригадой в семь человек «колдовали» над ним. Они сумели его вывести из шока, восстановили сердечную деятельность, близкую к норме, стабилизировали АД и пульс. Со стола сняли, в общем-то, живого человека. Но был ли Олег, так звали пострадавшего, в полном смысле человеком, я не решусь утверждать. Кома – koma.
– Тамара, – Анатолий Иванович сам зашел ко мне, – вот план лечения больного на два дня. Готовьте все необходимое.
У меня на языке так и вертится – зачем все это? Ясно же, не человек он. И вряд ли им когда-нибудь будет.
Молчу. Он давал клятву Гиппократа. Ему виднее. Через час у меня все было готово. Подошел и мой час. Мне за Машенькой надо в ясли.
– Тамара, – мы с Анатолием Ивановичем курили на лестничной площадке, – я все понимаю. Но и вы поймите меня. Мне нужен работник, а не человек, отбывающий часы на службе. Вы не можете как-нибудь так устроить, чтобы не срываться и бежать за дочерью.
Я его понимаю. Наша работа такая. Что же, буду переводить Машу на круглосуточные ясли. Мне, как ни крути, работать надо. Никто теперь не поможет. А жить надо. Дочь растить, да и своя жизнь не кончилась. Разве не так? Скажите.
– Я вас поняла. Сегодня же переведу дочь на круглосуточные ясли.
– А муж не может хотя бы забирать девочку?
– Моего мужа убили.
Анатолий Иванович покраснел.
– Ради Бога, простите! Я с этой работой совсем сухарем стал. Примите соболезнования. Я понимаю. В милиции служба опасная.
– В Афганистане его убили.
– Да, да. Тяжелое бремя легло на страну. Но это жизнь. Крепитесь!
Так и хотелось сказать ему:
– Уж лучше бы понос.
Да не поймет этот интеллигент моего юмора.
– Так я побежала?
– А можно я к вам после дежурства зайду? – прорвало беднягу. Я же вижу, он слюной исходит, глядя на меня. Помнит ту ночь.
– Не надо, – вижу он готов расплакаться, – пока. Еще сорок дней после похорон не прошло. Потом. Потом все будет.
Понял, милый доктор. Даже вздрогнул от радости.
А того доходягу мы «вытащили». Жена плакала от радости, когда он узнал ее и сказал несколько понятных слов.
Мои девочки смирились с тем, что я их начальница, и стали работать слаженно и прилежно. Нас даже отметил на общеклинической конференции Главный врач. А Анатолий Иванович сдал автореферат докторской диссертации в типографию. Впереди защита.
Машенька росла. Лишь один раз приболела, но не сильно. Наверное, пошла в папашу моего. Он был здоровяк. Не разбейся на стройке, жил бы, как все его пращуры, лет до девяноста. А может быть, и не в него. Мои сны провидческие. Помню того, что стоял надо мной голенькой. А мне стыдно не было.
Чувствую, вам не терпится узнать, приходил ли ко мне Анатолий Иванович. Чего рассусоливать. Приходил. И не раз.
Скажу вам другое. Надька вернулась. Вот это штука! Дали ей пять лет, а прошло всего около двух.
Я столкнулась с ней во дворе. Прошла мимо и не обратила внимания.
