– Вы с нами пить будете? – спросил Федор Петрович.
– Если вы о водке, то мне врачи не рекомендуют.
– Но и не запрещают же, – в способности мыслить логично ему не откажешь. – А уха без водки и не уха вовсе. Водка оттеняет ее вкус.
– Вы поэт.
– Вы зря шутите, – вступил в разговор один из рыбаков, – у него книга стихов вышла. Он у нас и поэт, и математик. Так что спора между лириками и физиками у нас нет.
– Когда-то был, – с тоской ответил поэт-рыбак.
– Да. Теперь надо заплатить, чтобы тебя напечатали. Раньше автору платили. Теперь все наоборот.
– Культура наоборот, – Федор Петрович.
Третий в это время разливал уху по мискам, а водку по кружкам:
– Милости просим кушать!
Я впервые ела такую уху. Прав Федор Петрович. Глоток водки подчеркнул ее вкус. Зеленый лук сладок. Помидор сочен.
– Госпожа Инина! – крик доносится со стороны пансионата.
– Это вас. Бегите! Нам на свою… – Федор Петрович замялся. Я ему помогла:
– И мне на свою жопу приключений не надо.
Я уже входила в лес, когда слышала его голос:
– В субботу приходите! Коптить будем.
Вежливо, но исключительно зловредно, меня отчитали в «зоне».
До субботы я жила ожиданием встречи с рыбаками. Скажу уж прямо: встречи с Федором Петровичем. Мне очень хотелось прочесть то, что лезло мне в голову: «Ставь свечку каждый день. Ставь свечку. Ставь свечку к иконе Божьей Матери. Ставь свечку. Моли ее. Проси. Проси любви. Моли ее о том, с кем хочешь быть и жить…»
Что скажет он? Все-таки у него книга издана.
Уху я ела в понедельник и сразу стала считать часы. 96 часов. Четыре дня и пять ночей. Их надо прожить.
– Тамара Вениаминовна, к вам муж приехал, – в этот момент я принимала ванны с морской солью и вспоминала голос Федора Петровича. Удивительной привлекательности голос. Бас с хрипотцой. При этом четкий. Каждое слово Федор произносит так, как будто отливает литеру в линотипе.
Вот, нате вам – муж приехал. Через три часа я должна пойти на берег озера. Там, у пня и сосны, меня ждет копченая рыба. Меня, я так думать хочу, ждет Федор Петрович.
Но вот он. Мой муж.
Представьте, я не узнала его. Нет, я говорю не в переносном смысле. Он пополнел. Голова его была налысо выбрита. На нос сели большие очки со стеклами «хамелеон». А вкруг его красивого рта серебрилась бородка-эспаньолка. И что особенно поразило меня, так это аромат, что источал этот импозантный мужчина. Раньше муж у меня ассоциировался с запахами карболки, хлорки и прочими околобольничными запахами. Говорил этот мужчина неспешно. С большими паузами. Он как бы оценивал эффект от произнесенного им.
Он говорит, а я считаю минуты.
– Анатолий Иванович, спасибо, что приехал. Автобус до Пскова через двадцать минут. Ты успеешь.
Он молчит и моргает глазами. Словно обиженный ребенок. Я все понимаю. Это он вытащил меня из ямы. Это он оплачивает мое пребывание тут. Я все понимаю. Но вот передо мной совсем чужой человек. Я не смогу даже сесть с ним за стол и, как говорится, преломить хлеб. На берегу озера Ильмень меня ждет мужчина с хрипотцой в голосе.
– Я уезжаю в командировку. Через два дня. Во Францию. Читать лекции.
Я молчу. Что я могу сказать? Я сама не знаю ничего. Пока.
Он уходил по чисто выметенной дорожке, а я уже была в мыслях на берегу у коптильни.
Часть вторая. И дни и ночи напролет…
Глава первая
Муж вернулся из Франции, когда я уже была дома. Мы с Машей затеяли генеральную уборку. Я не могла нарадоваться. Она поспевала делать все. Мыла окна и полы: «Маман, вы не должны отказывать мне в естественной потребности к физическому труд у».
Анатолий Иванович застал нас, когда мы навешивали новые шторы в спальне. Он встал в проеме двери и молча смотрел на нас снизу вверх.
– Мать, смотри, тень отца Гамлета явилась.
– Не говори так об отце. Уже приехали, господин профессор?
– Приехал, Тамара, – что-то в голосе Анатолия Ивановича насторожило меня. – И не только профессор, но и почетный член Академии медицинских наук Республики Франция, – нет, не это, настораживает меня. Другое. Другое.
Маша помогла мне спуститься со стремянки, и теперь мы с Анатолием Ивановичем находились на одном уровне.
– Машенька, пойди на кухню! Приготовь чаю, – не снял дорожного костюма и уже чаю простит. Определенно из Франции муж мне привез сюрприз.
Маша, хмыкнув и буркнув под нос «секреты Полишинеля», вышла из спальни.
– Сядем, – Анатолий Иванович был сосредоточен и нарочито серьезен.
– Что, в ногах правды нет?
– Я вижу, – начал он менторским тоном, – ты здорова. Вполне. Я говорил с твоим лечащим врачом. Он подтверждает это, – я понимаю, это все присказка. Сказка впереди. Вошла Маша:
– Чай и кофе сюда подавать, господа заговорщики?
– Машуня, – мне хотелось как можно быстрее закончить разговор с мужем, – мы через минуту придем.
– Ты права, Тамара. Нечего тянуть. Я ухожу от тебя. Я полюбил другую женщину. – Хорошо еще, что не мужчину.
Вот и весь секрет. Не буду же в этот момент, видно, весьма волнительный для Анатолия Ивановича, говорить, что я это почувствовала в пансионате. Перед моим походом на берег Ильменя. Не буду же я в этот момент рассказывать, что было в тот субботний день там.
– Это так естественно, Анатолий. Мы прожили с тобой десять лет. Знаем же друг друга более. Чувства притупляются. Я даже рада, что тебе, человеку творческому, встретилась достойная твоим талантам женщина.
– Как всегда, ты ерничаешь.
– Ничуть, дорогой профессор. Ничуть. Пошли пить чай! Маша ждет.
– Как ты считаешь, ей надо сказать о нашем разрыве?
– О твоем уходе.
Чай был ароматен. Кофе крепок. Бутерброды свежи.
– Что же, родители мои дорогие, – с некоей веселостью приняла известие Маша. – Мишка вполне самостоятелен. – Я после Штатов на мир смотрю через призму практицизма и агностицизма. Так что не тратьте нервы и разводитесь скоро и спокойно. Так будет лучше для всех.
Высказалась и ушла.
Девочке семнадцать. Она впечатлительна. Но я была спокойна. Крепкое ядро сидит в ней. Моя кровь.
Миша, отслужив, решил поступать в Краснодарский военно-дорожный институт. Прислал телеграмму: «Буду тогда-то». И точка.
Через десять минут Анатолий Иванович ушел. Мы договорились, что все дела с разводом он возьмет на себя.
Отступление четвертое.
Нам понятно, отчего о разводе Тамара Вениаминовна не говорит. Скажем коротенько. Развели супругов быстро. Дети взрослые. Имущество не оспаривают. Чего же не развести?
Упомянем в этот раз об одном немаловажном обстоятельстве. У Михаила при медицинском осмотре был обнаружен поллиноз. В народе это заболевание называют сенной лихорадкой. О профессиональной военной службе речи быть не могло.
И еще. Споров об имуществе как таковых не было. Но Анатолий Иванович недвусмысленно намекнул на то, что квартиру придется менять.
* * *
Новый, 2000 год мы с Машей встречали… Да, дома, все еще в старой квартире, но с новым президентом.
Анатолий Иванович настоял – и он был в этом прав – на размене этой квартиры.
Хорошо по этому поводу выразилась Маша: «Мама, наш папа находится в репродуктивном возрасте. Так не будем же мы лишать его радости отцовства».
Нам с Машей новый президент понравился. Сухой, спортивный, остроумный. Я это поняла сразу. Это позже на весь мир прозвучит такое о террористах: «Мы их в сортире мочить будем».
Мы пили хорошее грузинское вино киндзмараулли, ели тарталетки с черной икрой, много шутили. Нам было весело. Но всякий раз, когда за окнами раздавались хлопки фейерверка, я вспоминала другой Новый год. И сердце мое сжималось. Нет Петра, подорвавшегося на французской мине в сухом и жарком Кандагаре. Нет Ванечки. Того в клочья разнесла мина немецкая. От меня ушел муж. Отец всех моих детей. Так было угодно року. Где-то наш Михаил. Как его комиссовали, так он и уехал куда-то на Ямал.
– Товарищи женщины, – бодро говорил он нам с Машей в сентябре, – будущее России, перефразируя Михайло Ломоносова, теперь лежит в газонефтенесущих пластах. Если коммунистам подставили ножку, то мы-то должны избежать этого.
– Мама, пойдем на улицу! Посмотрим салют.
– Я не пойду и тебе не советую. Нечего болтаться среди пьяных мужиков.
– Ты что же так и будешь держать меня у своей юбки?
– Маша, нет, конечно, ты девочка взрослая, но есть опыт старости, и есть бесшабашность юности.
– Это ты – старуха? Была кокеткой и осталась. Я что же, по-твоему, слепая? Как Порфирий Игнатьевич на тебя смотрел. Как смотрел! Прилюдно, можно сказать, изнасиловал. Виртуально.
– Трепло ты, Машка. Неси из холодильника мороженое. Охладись.
Маша вышла. Порфирий Игнатьевич – это наш директор института. Ему за сорок. Он доктор наук. Год назад институт получил многомиллионный, в рублях, грант. Меня ему порекомендовал бывший муж. Должность старшего научного сотрудника с приличным окладом и свободным графиком работы. Чего еще желать.
