доверяет известному католическому университе
ту, под сурдинку продолжается вечная фламанд
ская вакханалия. Юные особы, за которыми так
следят, подделывают ключи и держат наготове
уголки то в конюшне на охапке соломы, то в пра
чечной на куче белья. Снисходительные и велико
душные служанки разговаривают и ведут себя,
словно кормилица Джульетты *. Подобная горяч
ность порою имеет последствия: хорошенькая де
вица, у которой полно поклонников, тайно
рожает, ребенка относят в приют в шляпной кар
тонке. Но все это не произвело на студента силь
ного впечатления: он быстро забыл имена
танцовщиц.
Не помнил он и имени товарища, которого убе
дил отправиться вместе в Швейцарию, в Саксон-
ле-Бен, местечко, знаменитое тогда своими
игорными заведениями. Оба юноши, заранее уве-
256
ренные в том, что им удастся сорвать банк, были,
напротив, вынуждены потихоньку покинуть гости
ницу, оставив там свои чемоданы. Мишель доби
рается пешком до Лозанны: там его ждет
почтовый перевод для востребования, посланный
отцом, денег только-только хватает на билет
третьего класса. На сей раз Мишель Шарль решил
не утруждать себя и не двинулся с места. То была
первая встреча молодого человека с демоном зе
леного сукна, но он, несомненно, был страстным
игроком еще со времен детских игр в шарики.
Развлечения оставляли мало времени для ве
щей серьезных. Студент унаследовал от отца
прекрасную память: экзамены на степень лицен
циата его не пугают. Несмотря на то, что по
традиции из него хотят сделать доктора права, я
сомневаюсь, чтобы собственные его честолюбие
или уступчивость заходили так далеко. Однажды
я спросила его, откуда он набрался необходимо
го рвения, чтобы написать дипломную работу, и
садился ли он когда-нибудь за диссертацию. Он
ответил мне, что безденежных профессоров
всегда хватало. Когда подумаешь о бесчислен
ных молодых людях, которые в XIX веке стали
докторами права, не имея к тому ни вкуса, ни
склонности, ни малейшего намерения хоть ко
гда-нибудь воспользоваться своими дипломами,
говоришь себе, что подобная практика, должно
быть, была вполне обычной. Но легкое отно
шение отличает Мишеля от отца, который так
гордился своими четырьмя белыми баллотиро
вочными шарами.
257
17-1868
Глубокое отвращение овладевает молодым
Гамлетом. Ни игра, ни суетные наслаждения, ни
просто наслаждения, ни университетский дип
лом, добытый правдой или неправдой, не прино
сят того, что он ожидал. Что касается такого
института, как семья, то он у ж е усвоил привыч
ку саркастически цитировать излюбленную при
сказку того времени: «Где человеку может быть
лучше, чем в лоне семьи?» и отвечать со сме
хом: «Где угодно». Семья — это Ноэми в сопро
вождении старого Дюфрена и Мишель Шарль. В
отце сын, ошибаясь или нет, видит только заму
ченного, во всем уступающего мужа, он дает се
бе слово никогда не быть таким. Его часто
посылают в Байель на воскресные обеды к ба
бушке. Он любит приветливую восьмидесятилет
нюю старушку и двух своих теток, которые
кажутся ему почти такими же старыми, как их
мать. Однако он слишком мало интересуется
ими для того, чтобы расспрашивать тетушек об
их юности, относящейся к эпохе Луи-Филиппа,
или выслушивать рассказы Рен, чьи первые вос
поминания восходят к Директории. Посредст
венные личности, собирающиеся за обедом,
портят ему удовольствие от изысканных блюд.
За тридцать лет ни одна новая идея не проникла
в эти узколобые головы, не отразилась на спя
щих физиономиях. Наследства, генеалогия и
преступления Республики составляют предмет
разговора. Мишель, однако, не так глуп, чтобы
не оценить некоторые черты у ж е вышедшего из
моды испанства: тетушка П., вдова депутата-ор-
258
леаниста, хранит сердце сына, умершего на по
сту консула в Китае, в хрустальной вазе с золо
тым орнаментом. Набожная дама превратила
свой будуар в часовню, где стоит гроб. Еще бо
лее поражает честность, как бы унаследованная
от золотого века и выжившая среди столкнове
ния низменных интересов, словно целебное рас
тение среди сорняков. Одному небогатому
кузену каждое воскресенье ставят прибор, хотя
и довольно далеко от хозяйки дома. Несколько
лет назад, когда надо было вступать во владение
наследством очень богатого родственника, не ос
тавившего завещания, состояние покойного по
праву переходило к этому кузену и Мишелю
Шарлю. Было решено серебро и безделушки по
делить на части, а затем вытягивать их по жре
бию. Мишель Шарль и Ноэми хлопотали в
гостиной, кузен, человек немощный, сидел в
столовой у печки и разбирал столовые приборы
в ящиках, стоявших рядом. Вдруг он позвал Ми
шеля Шарля. Тот прибежал, и родственник про
тянул ему сложенный листок бумаги, найденный
им под серебряным половником.
— Завещание... Ты наследуешь все.
Рассказывая эту историю сыну, Мишель
Шарль подчеркивал тот факт, что в печи пылал
огонь. По мнению Мишеля, наследство следовало
разделить, словно ничего не произошло. Отец и
Ноэми были другого мнения.
Тем временем умер добряк Анри. Поспешно
исследовали его шкафы и потайные ящики. Рас-
259
17*
считывали найти там эстампы и книги легкого со
держания. Обнаружили же старые либеральные
памфлеты против Баденге * и несколько разроз
ненных томов Пьера Леру * и Прудона *. В ящике,
запертом на ключ, хранилась школьная тетрадь,
где через всю страницу было яростно начертано:
«Да здравствует Республика!» Только один Ми
шель, несомненно романтизируя этого сумасбро
да, углядел в нем человека, похороненного
заживо.
Лилль для Мишеля остается городом кошма
ров. Он ненавидит его черные от копоти стены,
скользкие мостовые, грязное небо, насупленные
ограды и ворота в богатых кварталах, запах пле
сени в бедных улочках и звуки кашля, несущи
еся из подвалов, бледных девочек двенадцати
лет, часто у ж е беременных, торгующих спичка
ми и пялящих глаза на господ, достаточно жад
ных до свежей плоти, чтобы рискнуть забраться
в эти убогие кварталы, женщин с непокрытой
головой, тянущих из кабачков мужей-пьяниц, он
ненавидит все то, о чем не знают или не хотят
знать люди в накрахмаленных манишках, с бу
тоньерками, украшенными орденскими ленточка
ми. У города есть свои мрачные тайны: Мишелю
было примерно лет тринадцать, когда он увидел,
как открылась дверь находившегося в квартале
монастыря и выбежавшая оттуда монахиня бро
силась в канал. Какое отчаяние бродило под ее
чепцом? Молодая или старая, красавица или
уродка, жертва мелких монастырских колко-
260
стей, быть может, безумная, быть может, бере
менная, незнакомка, словно сошедшая со стра
ниц «Монахини» Дидро, преследует его
неотступно, словно султанша, утонувшая в Бос
форе.
Но последнюю горькую каплю ему придется
испить в столовой дома 26 по улице Маре, в рож
дественский вечер. Это вновь история бедного ку
зена, но на сей раз со стороны Дюфренов. Вся
семья сидит за столом, только что на кухню унес
ли разрезанную и наполовину съеденную индейку
с трюфелями, как вдруг объявляют о приходе ку
зена Н., весьма посредственного господина, неу
дачника в делах, который в настоящий момент
управляет католической молочной. Он не из тех
родственников, которых приглашают на Рождест
во, и д а ж е не из тех, кому быстренько поставят
прибор. Он хочет видеть председателя Дюфрена.
Амабль приказывает провести его в кабинет Ми
шеля Шарля и выходит с таким видом, словно ве
дет судебное заседание.
Дубовые двери толстые, и, хотя кабинет приле
гает к столовой, ничего не слышно. Но туг распа
хивается одна створка, кузен, ошибаясь дверью и
пошатываясь как пьяный, пересекает столовую,
ни на кого не глядя. Амабль вновь усаживается за
стол и принимается за английский плумпудинг.
Как только лакей выходит, он вкратце пересказы
вает свой разговор с докучливым посетителем. У
этого идиота Н., как известно, сын — лейтенант в
Алжире, повеса наделал долгов. Отец, чтобы за
платить их, залез в кассу молочной.
261
— Я не могу тратить деньги на людей подобно
го сорта, — заключает судья.
Все одобряют его, и никто, кроме Мишеля, не
был взволнован, когда несколько дней спустя ока
