Мы все дружно понюхали воздух, но лично я ничего, кроме цветов и малины, не учуял, но мысль о жареной картошке сама по себе оказалась стимулирующей, в животах заурчало у многих, включая Жохову.
Километра через полтора лес сделался гораздо менее проходимым, стало больше невысокого шиповника, пробираться через который было довольно трудно.
– Чую! – сказал Пятахин и остановился. – Чую же!
Он втянул воздух.
– Жориво, – сказал Пятахин с умилением. – Лук жареный. Картошка! Снежанка жарит картошку! Точно!
Снежана, кстати, с нами не ходила, она оставалась по кухне дежурить и стряпать, и теперь, кажется, действительно готовила ужин – запах жаренной в масле картошки почувствовал и я.
– Картошка, наверное, в этот раз зеленая, – заметила Жохова.
– Хоть оранжевая, – сказал Пятахин. – Не хочешь – отдавай мне. И вообще, я побежал…
– Ты куда? – попытался вмешаться Листвянко.
Пятахин скинул рюкзак, сунул его Герасимову.
– Я тебе забью местечко, – пообещал Пятахин и рванул на запах. – А за Снежанкой присмотрю, ты, Вадик, не беспокойся.
Листвянко шагнул было к Пятахину, но тот уже нырнул в шиповник.
– Это он зря, – сказал Капанидзе. – Тут лучше не бегать, тут лучше пешком.
Послышался крик и тут же булькающий звук.
Жохова демонически расхохоталась.
Пятахин возопил опять.
– Власик снова вляпался, – сказала Жохова. – Так ему и надо, дурилке.
Пятахин заверещал и забулькал, наверное, в болото попал.
– Там колодец, – флегматично зевнул Капанидзе. – Он в колодец бухнулся.
Спешить особо не стали. Почему-то все подумали, что с Пятахиным ничего не приключится. Но на всякий случай двинулись посмотреть, а вдруг болото на самом деле?
Метров через двадцать наткнулись.
– А это?.. – спросил Жмуркин. – Интересно… Что за дыра?
Бочаг был странной круглой формы, с ровными, поросшими травой и шиповником обрывистыми берегами, с черной водой, с желтыми кувшинками, между которыми болтался и Пятахин.
– Живой? – с надеждой спросил Жмуркин.
– Ага, – отозвался Пятахин. – Бегу – и вдруг бах, провалился… Вода теплая, вонючая. Жохова, прыгай ко мне!
– Живой, – сказал Жмуркин с разочарованием. – Вылезай, Пятахин, мы тебя ждать тут не будем, нам есть охота.
– Сейчас, высморкаюсь только.
Пятахин высморкался и стал вылезать. Он пробовал ухватиться за кусты, но кусты-то были шиповниковыми, и мы с удовольствием отметили, что Пятахин ободрался и ухнул обратно в воду, черную и липкую по виду, погрузился с головой, тут же всплыл и попробовал еще раз вылезти.
В этот раз Пятахин схватился за боярышник.
Боярышник обломился.
– А давайте его оставим, – предложил Листвянко громко.
– Зачем? – не понял Гаджиев.
– Просто, – пожал плечами Листвянко. – Для прикола. Пусть тут до утра побарахтается.
– Правильно! – согласилась Жохова. – Ему полезно будет!
– Я плаваю плохо, – сообщил Пятахин.
– Такие, как ты, не тонут, – отмахнулся Листвянко.
– Его судорога может свести, – заметил Гаджиев. – А если вода теплая, то приступ сердечный.
– В таких местах лучше не оставаться. – Герасимов кивнул на воду. – У нас недалеко от батора есть такой, яйцами тухлыми воняет. И вода тоже черная. Туда однажды собака ночью свалилась, утром пришли посмотреть, а она уже сварилась.
Заговорил. Герасимов заговорил. Четыре предложения, душераздирающая быль про собаку. Вот это да.
Пятахин попробовал выбраться еще раз. И снова не получилось, в этот раз оборвалась земля и хорошенько Пятахина присыпала.
– Давайте проголосуем, – предложил Листвянко. – Сидеть ему тут…
– Это Полелюев колодец, – перебил Капанидзе. – Он бездонный.
Капанидзе устроился между кустами шиповника, обирал едва успевшие завязаться ягоды, жевал. Заворота кишок он явно не боялся.
– Я не хочу в бездонном всю ночь сидеть! – почти крикнул Пятахин. – Доставайте!
Пятахин принялся барахтаться активнее, пытался дрыгать ногами.
– Говорят, в таких местах водяные как раз и водятся, – продолжал Герасимов.
– Почему мы его не достаем? – поинтересовалась Александра.
– Решаем, – ответил я. – Общественность думает, что ему лучше тут ночку посидеть. Правда, он может немного свариться.
– Свариться?
– Не до смерти, – заверил я. – Чуть-чуть. В воспитательных целях.
Болен задумчиво смотрел в воду.
– Меня вниз тянет! – провизжал тем временем Пятахин. – Тянет!
Делать было нечего, стали доставать. Это оказалось нелегко. Веревки у нас с собой не случилось, руки не доставали, поскольку берега колодца были высоки. Жмуркин пребывал в растерянности, поглядывал на меня и, наверное, вспоминал Генку, вот он вытащил бы этого отсталого в два счета.
Выручил Капанидзе. Он выбрал росшую неподалеку молодую сосну, и мы, дружно на ней повиснув, опустили верхушку в воду. Пятахин вцепился в нее всеми конечностями. Капанидзе свистнул, и сосну мы отпустили.
Разумеется, Пятахин прицепился вниз головой. И едва сосна распрямилась, он пополз вниз по стволу, обдираясь, стукаясь о встречные сучки и матерясь.
Никто уже не смеялся, устали. И от Пятахина, и вообще.
Вернулись в барак уже почти затемно, зверски усталые и голодные. Снежана действительно встретила нас жаренной с луком картошкой, и вовсе не зеленой, а вполне себе съедобной. Она стала раскладывать ее по мискам, но мы уже не могли терпеть, и Снежана выставила на стол большущую чугунную сковородку, и мы стали есть прямо из нее откуда-то взявшимися деревянными ложками.
Гаджиев заснул прямо за столом, Лаурыч тоже. Пятахин икал, но уже не художественно, а от переедания. Остальные зевали, стукались головой о стол и кружки с чаем и уходили в палаты. Дольше всех продержалась Жохова, оказавшаяся на редкость прожорливой и просто-таки неудержимой в еде. Я ушел предпоследним.
На следующий день ноги гудели, а в голове не было совершенно никаких мыслей. С веранды пахло чаем. Опять каким-то удивительным, от одного запаха разыгралась жажда, я выкарабкался из койки и пошлепал босиком на крыльцо.
Стая была уже здесь.
Снежана усердно раздувала самовар настоящим сапогом. Остальные сидели с утренними лицами, бодрецами выглядели лишь Рокотова с Герасимовым, привыкшие в баторе к лишениям и нечеловеческим трудностям.
Немцы держались уже вразнобой. Дитер жался рядом с самоваром – зарисовывал Снежану, орудующую сапогом, получалось, как всегда, здорово, лучше, чем в действительности, красиво, титаны Возрождения такого украшательства бы не одобрили. Болена видно не было, наверное, еще дрых после вчерашней картошки.
Гаджиев печальными руками строгал ножом деревянную заготовку, видимо, хотел что-то изготовить, то ли ложку, то ли вилку, то ли дуршлаг.
Листвянко, обряженный в красные шорты, лежал на перилах и сочно грыз репу. Сначала я подумал, что яблоко, но потом увидел, что репа. Мощно. Чемпион города по боксу угрюмо питается репой, я бы на месте Дитера вместо Снежанки лучше бы Дубину нарисовал, в момент поедания репы он выглядел практически антично.
Александра сидела на ступеньках, рядом с ней сидел Капанидзе и сосредоточенно искал в ее голове насекомых, так мне показалось издалека. Потом, конечно, разглядел – не блох он совсем искал, а заплетал косички. Маленькие такие, но очень аккуратные. Причем работал Капанидзе с душой – вплетал в косички тоненькие ленточки и сухие красные цветочки. Получалось красиво. Вот уж от кого не ожидал…
Капанидзе выглядел, как всегда, взъерошенно и довольно, усаженный репьями и чертополошинами, босиком, в какой-то непонятной одежде, то ли бывший комбинезон шотландского комбайнера, то ли оно, рубище.
Капанидзе рассказывал про Полелюя. Который был то ли злобным богатырем, то ли шутливым богом, то ли вредным колдуном, жил давно и занимался тем, что ходил по земле, топал ногой, и в этом месте образовывались вот такие круглые озерца. И во всех этих озерцах была совершенно разная вода по своим качествам, от некоторой дохли тараканы, от другой хорошо росла репа.
Листвянко поперхнулся, но репку не оставил.
Рокотова и Герасимов тоталитарно умывались у кадки, вафельные полотенца через плечо.
Жохова читала что-то маскировочно обложенное газетами, рядом лежал топор.
Ах да, еще Пятахин. Сегодня он был смирен и спокоен, устроился на завалинке, щурился на солнышке, грел тушку. Оная выглядела пораненно. Шрамы будут.
Наш предводитель Жмуркин пил чай и мрачно взирал на окружающий мир.
Лаурыча не было, но он почти сразу показался, перелез через плетень и бегом дернул к нам. На лице выражение, что он какую-то тайну знает несусветную.
Так оно и оказалось.
Не успел я приступить к чаю, как Лаурыч ворвался на веранду, отдышался и радостно сообщил:
– А мы тут не одни. Совсем не одни. Слышите?!
– Что ты хочешь сказать? – насторожился Жмуркин.
– Тут недалеко лагерь, – Лаурыч кивнул в сторону леса. – Я нашел! С утра пошел погулять возле ручья…
