— Вы наводили справки о Кауфмане?
— Разумеется. Он весьма своеобразный человек, не то анархист, не то радикал, без устали рассылающий письма во все газеты. Однако вашего отца он не убивал. Во время происшествия Кауфман находился в своей лавке. Несколько свидетелей подтверждают это. Конечно, вполне возможно, что он кому-то продал револьвер, а потом придумал историю о краже, но мне кажется все же, что Кауфман говорит правду.
— Я полагаю, вы анализировали, кому была выгодна смерть Д. Д. Вэзера?
Хэнсон заерзал в кресле.
— Я сделал все, что было в моих силах, — смущенно ответил он. — Единственным человеком, разбогатевшим в результате смерти вашего отца, оказалась миссис Вэзер, так как она унаследовала и капиталы, и имущество. Однако у нас не было и нет никаких оснований подозревать ее даже в причастности к убийству. Вам это известно не хуже, чем мне.
— Ничего мне неизвестно! И, вообще, кто она такая?
— Неужели вы с ней не знакомы? А я-то думал, что вы остановились у нее.
— Только этого не хватало! — Я встал и подошел к камину. — Никогда ее не видел, и, судя, по тому, что слышал о ней, она мне не нравится.
— Это понятно. Однако должен сказать, что миссис Вэзер очень милая и приятная женщина.
— Откуда она?
— По-моему, из Чикаго. Во всяком случае, ваш отец привез ее из Чикаго после одной из своих поездок туда. В течение некоторого времени она работала у него секретаршей, а потом он женился на ней. Насколько мне известно, она была хорошей женой, но женщины у нас и городе невзлюбили ее. Этого, впрочем, следовало ожидать — зависть.
— Придется мне самому попытаться составить себе представление об этой особе. Где она живет?
— По-прежнему в доме Д. Д., который, конечно, стал ее домом.
— Скажите, мне известно теперь об убийстве отца столько же, сколько и вам?
— Я сообщил вам основные факты, хотя, возможно, упустил некоторые детали…
— Например, вроде того, кто же все-таки убил моего отца.
Хэнсон встал и злобно уставился на меня.
— Я рассказал вам все как было, а если мое объяснение вам не нравится, — чихать мне на вас!
— Да, не нравится и не удовлетворяет меня. Скажите-ка лучше, кто вам приказал не очень стараться найти убийцу?
— Я провел следствие так, как полагалось, и рассказал вам все, что знал. А теперь убирайтесь из моего дома!
Пристально посмотрев ему в глаза, я заставил инспектора отвести их в сторону.
— А вы нервничаете, мистер Хэнсон, — заметил я. — Скажите мне, почему вы нервничаете, и я уйду.
— Если всякий сопляк вроде вас думает, что он может…
— Мне показалось, Хэнсон, что у вас есть задатки порядочного человека, и для меня, непонятно, как вы можете мириться со службой в продажной полиции этого города.
Инспектор сделал шаг вперед и бросил на меня яростный взгляд. Он был высокого роста — на один-два дюйма выше меня, но очень тощ и худ. Пожалуй, я без труда справился бы с ним, но это, видимо, не тревожило его.
— Еще одна такая шуточка, и я…
— Вызовете своих людей и отправите меня в тюрьму? Гнить там?
— Этого я не говорил. Однако со своим языком вы наживете неприятности у нас в городе.
— Ничего, я это переживу.
— Очень серьезные неприятности, — уже спокойнее продолжал Хэнсон. — Пожалуй, вам следовало бы довольствоваться только тем, что я сообщил, и не ворошить прошлое.
— То есть, иначе говоря, поступить так, как поступили вы? Уж не пытаетесь ли вы запугать меня, подобно тому, как в свое время кто-то запугал вас?
— Никто меня не пугал! — крикнул Хэнсон. — Вон из моего дома!
— Стало быть, вы довольны порядками, существующими в этом городе? Как лягушка, погрузились в грязную лужу и предпочитаете сидеть в ней.
Некоторое время Хэнсон молчал, затем, взяв себя в руки, более или менее спокойно произнес:
— Вы не отдаете себе отчета в том, что говорите. Когда у человека жена, дети, дом, за который еще нужно выплачивать…
— И вы миритесь с тем, что ваши дети вырастут в городе, где полицейские так же порочны, продажны и развращены, как последние жулики и воры? Вы хотите, чтобы вашим детям стало известно, что одним из таких полицейских является их отец? Странно, что у вас нет желания очистить этот город от грязи хотя бы ради ваших детей!
Губы Хэнсона искривила горькая улыбка.
— Повторяю, Вэзер, вы не отдаете себе отчета в том, что говорите. Если наш город нуждается в основательной чистке, одной из главных причин этого является ваш покойный отец.
— Как вас понимать?!
— Очень просто. Коррупция в нашем городе расцвела лет тридцать назад, когда ваш папаша открыл тут несколько игорных домов. Для начала он подкупил полицейское начальство, оно сквозь пальцы смотрело на его махинации. После того он стал регулярно давать взятки руководителям муниципалитета, чтобы они не придирались к полиции. И не вздумайте назвать меня лжецом, ибо я знаю, о чем говорю.
Я не хотел этому верить, однако было похоже, что он говорит правду. От того, что я услышал, меня затошнило. Я знал слабость отца в отношении женского пола, но во всем остальном всегда считал его честнейшим человеком в Штатах.
IV
Такси обходилось значительно дороже, чем я мог себе разрешить, однако я спешил, а дело шло к ночи. Мы проехали по Мейн-стрит в центр города. Вечерние улицы заполняли шумные пары, крикливые девицы, молодые люди и подростки, бродившие группами по три-четыре человека, демонстрируя свои яркие галстуки, словно боевые знамена. Весна была в полном разгаре, и толпы на улицах, казалось, исполняли какой-то медленный вакхический танец.
У «Палас-отеля» мы свернули на Клири-стрит и направились в северную часть города.
В окнах второго этажа «Мэк-билдинг» света не было. На тротуаре, где нашел свою смерть. Д. Д. Вэзер, я не обнаружил мемориальной бронзовой доски.
Наш старый дом выглядел таким же, как был, хотя и показался меньше, чем он представлялся мне в детстве. Внешне ничего в нем не изменилось, но, прежде чем войти, я теперь должен был позвонить, и в доме не было никого, кто бы ждал меня.
На мой звонок дверь приоткрылась, и я увидел зачесанные вверх темно-рыжие волосы, тщательно покрытые лаком, темные глаза на бледном лице, белую шею и простой воротничок платья.
— Миссис Вэзер?
— Да.
— Мне хотелось бы поговорить с вами. Вы моя мачеха.
Женщина не то всхлипнула, не то как-то странно вздохнула и спросила:
— Вы Джон Вэзер?
— Да. Можно войти?
— Да, да, пожалуйста, входите. — Она сняла цепочку с двери и отступила, пропуская меня. — Извините, что сразу не впустила вас, но я одна в доме: у горничной выходной.
— Конечно, конечно, — машинально ответил я, думая в ту минуту совсем о другом.
Обстановка в холле была непривычной — паркет обновлен, появился синий ковер; висевшая над дверью голова лося исчезла; выкрашенная эмалевой краской цвета слоновой кости лестница казалась какой-то невесомой, и вообще все представлялось каким-то бледным и слишком уж аккуратным.
— Вы ведь жили в этом доме, не так ли? — спросила она.
— Да. Но сейчас я подумал о том, что все здесь стало другим…
— Надеюсь, вам понравятся перемены, — заметила она голосом, в котором слышались нотки и высокомерия, и чисто женского кокетства. — Прошу вас сюда, мы посидим и выпьем чего-нибудь, — добавила она, направляясь в гостиную. — У нас есть о чем поговорить.
Я поблагодарил и прошел за ней. Усаживаясь напротив нее, я отметил про себя, что у нее хорошая фигура. На лице с тонкими чертами, отличавшемся своеобразной безжизненной красотой, проглядывало тщательно скрываемое беспокойство. Казалось, что вся ее жизнь и энергия сосредоточились в глубоко ввалившихся глазах. Рыжие волосы вздымались над бледным лицом, словно красный цветок на длинном стебле, давно не согревавшийся лучами солнца.
— Ну, вы закончили, наконец, изучение меня по системе Бертильона? — нервно улыбаясь, спросила она.
— Извините, пожалуйста, но меня, естественно, интересует последняя жена моего отца.
— Вот уж никак бы не сказала, что это очень любезно с вашей стороны!
— Да, любезность не принадлежит к числу моих достоинств.
— Пожалуй, это одна из особенностей всего вашего поколения, не так ли? А может быть, вы просто начитались современной литературы?
— Не начинайте разговаривать со мной, как мачеха. Ведь вы ненамного старше меня.
Она засмеялась, но лицо ее осталось неподвижным.
— Видимо, я ошиблась, говоря о вашей нелюбезности. Но все же я принадлежу к прошлому поколению… Простите..
Она отправилась к бару, находящемуся в углу, а я снова обвел взглядом комнату. Бар был устроен еще отцом, но все остальное было полностью переделано. Плотные светлые шторы на окнах, низенькая мебель, причудливо расставленная на огромной площади отполированного до блеска пола, девственно белые стены и мягкое скрытое освещение, казалось, наполняли комнату воздухом и делали потолок выше, чем он был в действительности. Единственной старомодной деталью, еще сохранившейся здесь, были раздвижные двери в столовую. От всех этих перемен комната показалась мне нежилой.
