— Может быть, вас больше бы устроило, если бы я отложил все на год-два?
— Как вас понимать?
— У меня складывается впечатление, что вы не желаете, чтобы я предпринимал какие-либо шаги. А мне казалось, что вы должны быть заинтересованы в том, чтобы выяснить, кто же убил вашего мужа… Хотя бы из любопытства.
— Неужели вы не понимаете, как мне трудно жить после смерти Джерри? Я не могу примириться даже с мыслью о том, что вы заново начнете ворошить прошлое…
— Мой отец не умер, а был убит.
— А вы думаете, я не отдаю себе отчета в этом? Вы думаете, я могу забыть, что он был убит? Я знаю, о чем сплетничают за моей спиной стареющие дамы, все эти разжиревшие матроны, считающие себя респектабельными. Они, наверно, полагают, что их мужья чрезвычайно порядочны. Большинство из этих женщин слишком глупы, чтобы серьезно задуматься над тем, из каких источников получают доходы их благоверные. После смерти моего мужа ни одна не выразила мне сочувствия. Для них я весьма сомнительная особа, так как не родилась здесь и до замужества самостоятельно зарабатывала себе на жизнь. Конечно, мне тут очень тяжко. Мне не с кем даже поделиться своими переживаниями, и иногда самой кажется, что я схожу с ума.
— Не думаю, чтобы вы испытывали особые затруднения в поисках человека, с которым можно было бы «поделиться».
— Вы имеете в виду мужчин? Они постоянно толкутся вокруг меня, и я могла бы приручить любого из них, если бы только захотела.
— Кто же вас заставляет жить здесь, если вам тут не нравится? Есть же в стране и другие города, кроме этого.
— Но ведь на моих руках остались дела Джерри, и я должна ими заниматься!
— Однако от гостиницы вы избавились довольно быстро.
— Я уже сказала вам, что была вынуждена сделать это… Кроме того, вас это совершенно не касается.
— Как вы израсходовали средства, полученные от продажи гостиницы?
— Я не обязана отчитываться перед вами! — гневно крикнула она.
— Но после вас я единственный наследник всего имущества и деловых интересов Д. Д.
— Пока я жива, у меня есть полное право распоряжаться всем.
— Ну вот, теперь нам обоим известны наши позиции, — заметил я. — Вы уверены, что долго проживете?
— Не подходите ко мне! — крикнула она, отодвигаясь.
— Вы очень пугливы, но я вас не трону. Интересно, почему и кем вы напуганы?
— Сейчас же уходите! — прошипела она. — У меня нет больше сил разговаривать с вами.
— Мне наш разговор тоже не доставляет радости. Но, может быть, вы все же скажете, чего вы так боитесь?..
— Вы пришли, чтобы мучить меня? — тихо, страдальческим тоном спросила она. — Вы ненавидите меня потому, что ваш отец все свое состояние оставил мне, а не вам, как вы надеялись. Убирайтесь вон из моего дома!
— Советую вам обратиться к опытному врачу, сказал я на прощание. — Впрочем, в местной тюрьме найдется, наверное, хороший психиатр.
V
В витрине лавочки подержанных вещей Кауфмана висело написанное от руки выцветшее объявление:
«ПОКУПАЕМ,
ПРОДАЕМ И МЕНЯЕМ
ВСЕ, ЧТО УГОДНО»
Нужно сказать, что вещи, выставленные в витрине, подтверждали это. Здесь были поношенные костюмы, старые фотокамеры, военные медали, облезшая лисья горжетка, ковбойское седло, охотничье ружье, две индейских дубинки, заржавленные наручники, часы с месячным заводом, полный комплект романов из цикла «Веверлей», птичья клетка, густо смазанный крюк. Однако самым неподходящим предметом в витрине был литографированный портрет Фридриха Энгельса, холодно рассматривавшего окружавшие его символы той самой цивилизации, которую он так резко критиковал.
В лавке было темно, но из-под двери в дальней стене пробивалась тоненькая полоска света. Я постучал, дверь распахнулась, и в светлом прямоугольнике света показался чей-то силуэт. Человек включил освещение в лавке и направился к входной двери, обходя по пути проржавевшие железные печки, засиженные мухами кувшины, поломанную мебель, детские коляски, обитатели которых давно уже стали дедушками и бабушками.
Он оказался грузным стариком с протезом вместо ноги. Прижав нос к стеклу, спросил:
— Что вам нужно? Я уже закрыл магазин.
— Это вы пишете письма в газеты? — так же через дверное стекло спросил я.
— Да, я. А вы что, читали их?
— Откройте. Мне нужно поговорить с вами.
Старик открыл дверь.
— Ну, так о чем вы хотите говорить со мной? Обсудить какие-нибудь идеи? — с усмешкой спросил он, отступая в сторону и пропуская меня.
— Для чего вы поместили в витрине портрет Энгельса?
— Вы его узнали? В этом паршивом городишке почти никто не знает его, и меня часто спрашивают, не мой ли это отец. Вот я и рассказываю, кто был Энгельс и за что он боролся всю свою жизнь. Мои посетители — представители эксплуатируемых классов, и я пытаюсь, как могу, воспитывать их.
— Видимо, они идут к вам толпами. Ваш магазин расположен в удобном районе, и вы имеете хорошую возможность распространять свои идеи.
— Пройдите ко мне, — пригласил старик, делая широкий жест рукой. — Я с удовольствием потолкую с человеком, который, как мне кажется, разбирается, что к чему.
Через крохотную конторку старик провел меня в жилую комнату и пригласил сесть. Комната представляла собою сочетание гостиной и кухни. В ней стояло несколько старых кожаных кресел и деревянных стульев, карточный столик и книжный шкаф.
— Вы, кажется, давно живете в этих краях, мистер Кауфман? — спросил я.
— Почти всю жизнь. Этим магазином владею уже тридцать пять лет.
— В таком случае вы можете рассказать кое-что о порядках в муниципалитете. Кто фактически правит городом?
— Вы что, журналист? Пишете книгу?
— Собираю материал.
Кауфман не спросил, какой именно материал я собираю, только улыбнулся еще шире, чем прежде.
— Вы хотите, чтобы я рассказал вам, как это подается нашими газетами для политически оболваненных читателей? Или как я понимаю обстановку? Иногда, особенно после запрещения профессиональных союзов на фабриках резиновых изделий, мне кажется, что я один из немногих еще зрячих людей в этом городе.
— Расскажите мне, что здесь происходит, как это понимаете вы.
— По существующим законам городом управляет муниципалитет, состоящий из двенадцати членов, ежегодно избираемых гражданами, голосующими в своих избирательных округах. Мэр, избирающийся на тот же срок, является главой исполнительной власти и руководит проведением в жизнь всех постановлений и решений муниципалитета.
— А кто руководит полицией?
— Коллегия, членом которой мэр состоит по должности. Остальные члены коллегии назначаются муниципалитетом, но при этом может сменяться только один из них и никогда два, а тем более три одновременно. Во всяком случае, так определено положением о правах и обязанностях муниципалитета.
— Так определено, а как выполняется? Кто в действительности правит городом?
— Алонзо Сэнфорд единоличный владыка города, но он ловко обделывает свои дела, ни к чему не придерешься. В течение многих лет Сэнфорд был партнером некоего Д. Д. Вэзера, который владел монопольным правом установки и эксплуатации игральных автоматов и со временем превратился в самого настоящего политического босса. Вэзер вовремя совал деньги тому, кому нужно, и полностью прибрал к рукам муниципалитет и полицейскую коллегию. Одновременно он усиленно старался завоевать популярность: организовал политические пикники, иногда выручал бедняков из неприятностей, кое-кому устраивал бесплатное лечение или нищенское пособие по безработице, делал небольшие взносы в фонд благотворительных учреждений, разумеется, сопровождая все это большой шумихой. С помощью этих трюков ему удалось добиться такого положения, что большинство избирателей голосовало только в соответствии с его указаниями. Сам он никаких выборных или иных должностей никогда не занимал, но в течение последних пятнадцати лет ни один мэр или член муниципалитета не мог надеяться быть избранным, если Д. Д. Вэзер предварительно не одобрит его кандидатуру.
— Ну, а при чем же здесь Алонзо Сэнфорд?
— Вэзер ни за что не смог бы безнаказанно действовать в нашем городе и покупать оптом и в розницу городские власти, если бы ему никто не помогал. Богатая верхушка города быстро спровадила бы его отсюда. Протекция же Сэнфорда обеспечивала ему поддержку со стороны этой группы.
— Но я все же не понимаю, какую выгоду имел от этого Сэнфорд?
— Огромную. Финансовые органы, например, облагали налогами его капиталы по самым минимальным ставкам, полиция подавляла любую профсоюзную деятельность на его предприятиях. Действуя через Вэзера, сам Сэнфорд оставался в тени, выдавая себя за весьма почтенного и респектабельного гражданина. До тех пор, пока не ущемлялись интересы Сэнфорда, все происходившее в городе совершенно не трогало его.
