Галина не могла не принять рукопись, но могла ее не читать. Могла потерять. И теряла. Учитывая условия, в которых делалась наша славная газета, а также еще пяток изданий для разных организаций, было бы удивительно не потерять какую-то несчастную рукопись в квартире, которая вот-вот должна была встать на ремонт. Или выйти из ремонта. Так корабль входит в зону тайфуна. Или выходит из нее.
Кстати, сама она появилась буквально минут через пять после того, как писатель вошел в кабинет и робко, но плотно прикрыл за собой дверь. Сначала издали зазвучали «Куплеты тореадора», потом у меня под дверью затеялась обычная свара между грубой Машей и дикой Галиной. Они всегда затевали небольшую, но интенсивную склоку.
— Ку-у-уда?! — шипела Маша, — Куда вы рветесь?! Там люди, понятно?!
— А у меня что шуточки шутятся типография требует проплатить а не то они хрен будут работать и Алешка сегодня с левой ноги и тут еще новых пять материалов…
«Тореадор» бряцал литаврами, и Галина ухитрялась орать в мобильник, не прерывая свары с Машей:
— Палкирилыч, вы ж накладные не подготовили я не могу работать если файлы главный редактор вовремя не… к среде Палкирилыч вот тут клянутся будет проплачено а вы уж пожалуйста… Маша не будь мерзавкой мне срочно выяснить по какому праву…
— Стойте, стойте, Галина!!! Ну, совесть у вас есть?!
Дверь распахнулась, на пороге возникла Галина, простирая ко мне руки в молящем жесте. За ней маячила злая Маша, от ненависти близкая к обмороку. Ругались они на фоне немедленно грянувших «Куплетов тореадора». Писатель околевал от ужаса.
— Вот так они и блуждали по пустыне, — сказала я ему. — Вот она, их высокая стезя. Познакомьтесь. Это Галина Евсеевна. Она-то и будет читать вашу рукопись…
Едва писатель был отправлен восвояси, а Галина умиротворена, проплачена, напоена чаем и с очередной папкой в рюкзаке удалилась под «Куплеты тореадора» — Маша вошла на цыпочках, плотно прикрыла за собой дверь:
— Там эти… катастрофисты. Че делать-то?
— Пригласи! И пожалуйста, Маша, — улыбка и любезность!
— Так они ж хамят!
Я сделала грозные глаза. Маша ретировалась.
Она была, в сущности, права: Клара Тихонькая, председатель фонда «Узник», была невыносимой особой. «Это, — говорил Костян, — как отключили воду, или, что точнее — канализацию».
Со мной в открытый бой Клара не вступала, я не позволяла этого, встречая ее и Савву Белужного вечно сочувственной улыбкой, выслушивая планы, скорбно кивая на все фразы, содержащие сакраментальное слово-пароль… Просимую сумму урезала всегда втрое, но что-то все же платила, стесняясь проверить — на что идут выплаты, вероятно, смутно памятуя… о чем? Да о чем же, прости Господи, как не о своей семье, расстрелянной под Полтавой!
С другими же синдиками, в частности, с Яшей — несговорчивым, въедливо проверяющим на что уходит каждый синдикатовский грош — эти двое бились самоотверженно, на ножах и кастетах, используя все запрещенные приемы.
Я поднялась, встретила, усадила их на диван. Велела Маше принести печенье и чай.
— …Ой, нет, — томно сказала Клара, отодвигая чашку. — Это для меня слишком крепкий. У меня такое сердцебиение, вы не поверите! Я же все одна, все одна… Дайте цветочный.
— Не дам! — сказала Маша. — Цветочный остался один пакетик, для Дины.
— Маша!!! — цыкнула я. Бесполезно.
— Не дам. — Твердо повторила грубая девчонка. И вышла. Сейчас расплачется там, у себя за столом.
— Как вы держите такую хамку? — поинтересовалась Клара.
Я широко улыбнулась:
— Слушаю вас, друзья мои…
И у меня в кабинете грянула двадцатиминутная катастрофа, на которую, в этот раз, я денег не дала.
Проводить Клару и Савву вышла самолично. Открыв дверь, наткнулась на зады своих подчиненных. Ближе всех ко мне торчал обтянутый бархатными брюками упитанный зад Ромы. Рядом маячила тощая задница Костяна. Дальше — детская попа Жени в мальчиковых брючках из «Детского мира»…
Под аквариумом валялась на боку перевернутая корзина с мусором.
— В чем дело? — спросила я устало, уже предполагая, что мне ответят.
— Да вот… тут Эльза Трофимовна, бестолочь такая… — пробурчала Маша, медленно двигаясь на коленях по кругу и, как в пасьянсе, придвигая к сложенному из обрывков листку еще один оторванный угол, — это приказ Клавдия о…
— О чем? — спросила я раздраженно.
— О перестройке нижнего туалета, — кротко и жертвенно улыбаясь, отрапортовала Эльза Трофимовна, поднимаясь с колен. — А я даже не знала, что у нас внизу был туалет…
Затем я уехала на несколько деловых встреч; заодно, по просьбе Клавдия, встретила в Шереметьево одну иерусалимскую даму из департамента Кадровой политики, вернувшись, написала отчет по минувшей неделе, пообедала — по системе доктора Волкова — огурцом и обезжиренным йогуртом… Потом ко мне приходили: руководитель ансамбля «Московские псалмопевцы», Фира Будкина за очередной порцией денег на бублики-печеньки для своих ребят, режиссер из поселка Новозыбково под Клинцами с предложением оплатить моноспектакль по рассказам Василия Белова… И еще несколько посетителей, лица и голоса которых, — вне зависимости от пола, — слились у меня в какую-то петлястую дорожку, по которой, припрыгивая, катился Колобок, шепеляво приговаривая: я-от-бабушки-дедушки-спонсорскую-поддержку-на-святое-дело-возрождения-духовности-тотальным-фронтом-возвращения-к корням!
Сегодня — как обычно, если день выпадал загруженным и нервным, — словно в довесок, позвонил Эдмон, вежливо спросил:
— У тебя найдется двадцать минут?
— Ладно, приходи, — голосом жертвы проговорила я, хотя знала, что за этим следует.
Через минуту он явился, плотно уселся на стул…
— Скажи, Дина, что ты делаешь, когда начинается обстрел этого здания?
— Падаю на пол, — вздохнув, ответила я.
— Хорошо, — удовлетворенно кивнул он и умолк. Вдруг вскинулся, гаркнул: — Обстрел!!! На пол!!!
Я поднялась с кресла и свалилась на несвежий, затоптанный сегодняшними посетителями пол. Перед моими глазами шаркали кроссовки Эдмона… Прошло с полминуты… Я приняла более удобную позу и, в сущности, вставать уже не хотела…
— Можешь подниматься, — разрешил он наконец, внимательно наблюдая, как в три приема я принимаю опять вертикальное положение.
Что там говорить!
Наш департамент Бдительности честно и упорно отрабатывал зарплату.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И в завершение дня меня вызвал Клавдий.
— Вот, думаю, ужинать мне или нет…
— Не ужинай… — ответила я почти машинально. Я сильно сегодня устала.
Он обиделся.
— Я думал, ты скажешь — конечно, ужинай, Клавдий, дорогой… Что, я такой толстый и страшный, что мне уже и не ужинать?
Я спохватилась, долго виляла хвостом, стараясь загладить ошибку. Но вызвал он меня, конечно, не за этим.
— Ты вот, я знаю, получила высшее музыкальное образование, — сказал Клава. — Тогда скажи мне: сколько Израилю нужно оперных певцов?
Я выдержала паузу. Мой любимый начальник часто ставил передо мной неразрешимые вопросы.
— Понимаешь… к этому делу нельзя подходить с наскоку.
— Вот опять! — воскликнул он. — Опять ты крутишь, изворачиваешься, и слова простого от тебя не добьешься! Отвечай мне по-военному: сколько!
— Да ты объясни сначала — для чего тебе!
Он вывалил в корзину под столом полную пепельницу окурков, тут же закурил новую сигарету. Всегда он при мне курил, хотя я угрожала выйти, кашляла, жаловалась и стонала… Он спохватывался, гасил сигарету, гонял, чертыхаясь, огромной мягкой ладонью дым, и сразу же рассеянно закуривал новую…
— Был я в Центре, у Верховного… Зашел, как всегда, разговор о… ну, ты понимаешь — с какой стороны там меня трахают… Словом, то, се, Верховный и говорит: — слушай, чем у тебя там, в России, занимаются твои синдики? Ни хера, мол, они не делают! Вот, Иммануэль недавно был в опере, и говорит, что там требуются восемьдесят пять оперных певцов!.. Почему твои мудозвоны не объявят призыв на Восхождение оперных певцов? Чего это, говорит, они собирают по крохам каких-то механиков, программистов… всякую мелочь?..
Ну, я скажу тебе: никогда не был в опере. Я ее не люблю… Но любопытство меня взяло, пошел я… Здание красивое, ничего не скажешь… если согнать туда певцов, и чтобы встали плечо к плечу, то не меньше тысяч десяти народу, думаю, утрамбуется… Захожу к директору, спрашиваю: тебе нужны восемьдесят пять оперных певцов? Он вытаращился, говорит — ты в своем уме? Я вчера двоих последних уволил. — А кто же тебе нужен, — спрашиваю?
— А вот этот… — и руками так перебирает, как будто на веревке поднимает в окно корзину с яблоками. Я понял, он имел в виду этого, который занавес опускает… Ну, мы с ним поговорили… Я разного поднабрался… Погоди, вот тут у меня написано: «Мадам… Батерфляй»… «Пинкер… линкер…» кто это — «Пинкертон?» А, вот еще — «Аттила!»
