проститутки. Вот что я имею в виду. Вы ведь не будете это отрицать?
— А кто здесь проститутки? — прикинулся я невинной овечкой, но сделал только хуже.
У нее, кажется, даже настроение испортилось.
— Григорий Иванович! — сказала она, и в голосе ее вновь появились ледяные нотки. — Если хотите говорить, то говорите. Только не надо принимать нас за полных идиоток. Это, в конце концов, невежливо.
Я был просто сражен, возразить ей мне было нечего. А когда в разговор вмешалась и Раечка, то я был просто раздавлен:
— Да, — сказала Раечка.
Я понял, что должен или разговаривать с ними как с нормальными умными людьми, или никак не разговаривать — вообще.
Я поднял руки и кивнул.
— Сдаюсь, — сказал я нормальным голосом.
Стелла внимательно смотрела на меня.
— Ну?
Я перешел к делу.
— Левит жаловался когда-нибудь на сердце в вашем присутствии? — поинтересовался я.
— В каком смысле? — не моргнув глазом, спросила меня она.
— Вы, надеюсь, правильно меня понимаете, — сказал я. — Вы сами освободили меня от необходимости изворачиваться. Таким образом вы обрекли себя на прямые мои вопросы. Разумеется, можете не отвечать, я же не следователь, в конце концов, но я хочу, чтоб вы знали одну очень важную вещь.
Я набрал в грудь воздуха. Они смотрели на меня, не отрывая глаз.
— На борту лодки происходят странные вещи, — продолжил я.
— Да уж, — не преминула вставить Стелла.
— Вот. И нужно разобраться, случайности ли все это, или кто-то так жестоко забавляется. Или у кого-то какой-то непонятный преступный умысел. В любом случае мы должны разобраться. В интеллектуальные способности Левы Яйцина, скажу честно, мне верится с трудом. Кто-то очень сильно хочет испортить нам настроение — это как минимум. И поэтому я прошу вас отвечать мне по возможности прямо и открыто. Договорились?
Стелла посмотрела на Раечку. Та таращилась на меня так, словно увидела по меньшей мере Филиппа Киркорова. Стелла усмехнулась и ответила:
— Договорились.
Что за время! Что за нравы! Что за проститутки!
— Итак, — кивнул я. — Повторяю вопрос: жаловался ли когда-нибудь Роман на сердце?
— Вы хотите спросить, были ли у него проблемы с сердцем во время секса? — спокойно спросила меня Стелла.
Мне стало чуточку не по себе, но только самую чуточку.
— Да.
— Нет.
— Нет?
— Нет.
— И вы вообще никогда не слышали, что оно у него больное?
— Никогда.
Глупо, но я решил подстраховаться.
— Значит, он никогда вам об этом не говорил, и сами вы никогда ничего в этом духе за ним не замечали? — с настойчивостью, достойной лучшего применения, спрашивал я.
— Никогда.
— И можно сказать, что вы даже не понимаете, чего это он вдруг окочурился, да?
— Можно и так сказать, — спокойно смотрела на меня Стелла.
Не люблю выглядеть глупо. Но именно так, судя по всему, я и выглядел.
— Вы мне сейчас кого-то ужасно напоминаете, — проговорила вдруг Раечка, безмятежно вмешавшись в наш разговор.
Я обрадовался — нужно было как-то сменить направление нашего разговора со Стеллой, я действительно начал ощущать себя совершеннейшим глупцом.
— Да? — радостно повернулся я к ней. — И кого же, если не секрет?
— Не знаю, — с сомнением протянула она, глядя на меня во все глаза. И вдруг воскликнула: — Ой, вспомнила! Ну конечно! Яйцина!
— Что?! — расстроился я.
Стелла захохотала.
— Он тоже все время задает вопросы, — сообщила Раечка с чисто детской непосредственностью.
— Что вы хохочете? — упрекнул я Стеллу.
— Ох, простите, — еле-еле выговорила она, пытаясь успокоиться, — у Раечки не совсем привычная ассоциативная связь.
Мне стало совсем интересно. Проститутка, рассуждающая об ассоциативной связи, всегда, как минимум, интересна.
— Послушайте, какое у вас образование? — спросил я ее.
— Средненькое, — мотнула она головой. — Можно сказать, никому не нужное.
Я решил больше не спрашивать — не хочет говорить, не надо.
— Ну хорошо, — сказал я, заходя с другого фланга, — Ну, а что здесь-то произошло? Что это вы накинулись на бедного старика?
— Бедного? — усмехнулась Стелла. — Этот, как вы говорите, «бедный» старик ухлопал за один только сегодняшний вечер тысяч двадцать долларов.
Я присвистнул.
— В рулетку, — добавила она.
— Больше, — сказала Раечка неожиданно жестко. — Двадцать две тысячи.
Я присвистнул еще громче.
— Во как, — заключила Рая.
— А что — Дима? — спросил я. — Что это он взбеленился?
— Дима — тоже мудак, — безразлично кивнула головой Стелла.
— Стелла! — возмущенно воскликнула Раечка.
— Мудак, мудак, — спокойно отстояла свою точку зрения подруга. — Но на него хотя бы смотреть приятно. А этот… Господи, как же я их всех ненавижу!
— Кого? — небрежно спросил я, давая разгуляться ее негодованию: в такой воде можно выловить какую-нибудь жирную золотую рыбку.
— Да всех! — безадресно ответила мне Стелла, махнув рукой. — Всех.
Я понял, что конкретного ответа не будет, и решил пока заканчивать с этими дамами.
— Вы мне позволите через какое-то время задать вам еще пару-тройку вопросов?
— Ради Бога, — разрешила Стелла.
— Конечно, — согласилась Раечка.
— Спасибо, — сказал я.
Сотворив самое сердечное выражение лица, на которое только был способен, я отошел от них, на прощание сделав им чуть ли не книксен.
М-да. Трудно разговаривать друг с другом представителям двух древнейших профессий. Хотя Стелла, по-моему, зело развлекалась. Я чувствовал себя идиотом.
Что ты из себя корчишь, Лапшин? Если тебе когда-то удалось разгадать пару запуганных дел и странных ситуаций, это не значит, что ты готовый Шерлок Холмс. Веди себя скромнее, будь проще, и к тебе потянутся люди.
Я не знал, хочу ли я, чтобы ко мне тянулись люди, или нет. Наверное, все-таки, не так, чтобы очень. Но кое с кем пообщаться мне хотелось, поэтому я стал небрежно фланировать между набившимися в «Нирвану» людьми, выбирая себе жертву.
Да, теперь можно кое-что сформулировать. Итак, Лапшин, ты, наконец, вспомнил, что ты журналист, и решил заняться своей профессией. Ты решил выяснить правду. Зачем? Чтобы донести до общественности, если помнить назначение журналистики вообще. Тебе это надо? Ну, общественность и все такое в этом духе? Что больше тебя в данном случае волнует: мнение этой самой пресловутой общественности — или собственное состояние? Грубо говоря, не страх ли за свою шкуру толкает тебя на выяснение правды?
Почему одно имя должно обязательно противоречить другому? Разве это вообще не мое состояние? Разве, положа честную руку на циничное, но все-таки где-то достаточно нежное сердце, не это привело меня когда-то в журналистику: возможность открыто говорить о том, что меня больше всего волнует? Разве не поэтому именно журналисты так часто становятся объектом ненависти у власть предержащих и прочих знаменитостей, а все потому, что, высказывая сугубо собственную точку зрения, мы становимся чуть ли не рупором.
Во времена
