ВЕЩЬЮ, то Мастер принимался за работу. А если — нет, то вежливо, но твердо отказывал. Кто бы перед ним ни находился: поп-звезда Слава Бутусов, киллер Солоник или даже собственный отец.
Слащинин поклонялся только одному Богу — собственной работе. Безупречной. Настоящей. Вечной. А все остальное его мало касалось…
Деньги? Ерунда. Он довольствовался немногим, и то, что ему заплатили в самом начале карьеры татмена, ему вполне хватило бы еще лет на десять.
Слава? Прах. Он понимал, что все в жизни проходяще, просто сейчас ему удается делать немного лучше других, пройдет время, появится, естественно, другой Мастер, и Слава будет у другого. Ничего страшного.
Угрозы? Пустое. Ну, чем еще можно испугать русского человека после всего того, что он пережил в двадцатом веке?!
У Вячеслава Сергеевича появился свой круг знакомых, какие-то компании, встречи, рандеву, парти и прочая чушь. Он не чурался людей, не боялся общества, умудряясь оставаться самим собой, быть независимым.
Независимым! Многие из известных, мелькающих день за днем на голубых экранах, мечтают об этом. Мечтают втайне. Вслух. Иные — просто орут. Вопят. Выворачиваются наизнанку…
Слащинину это не грозило. Он был независимым. Он уже был рожден независимым. И просто им оставался. Именно это в первую очередь и заметила в нем Вероника Юрьева.
«Ах, Вероника, Вероника, печаль мою похорони-ка», — пел когда-то знаменитый Утесов. Помните? А про кого он пел, знаете? Конечно же, знаете! Кто этого не знает! Про нее, про милую, про нашу любимую…
Про Веронику Юрьеву!
Про знаменитую, непревзойденную, единственную, шикарную и обреченную на успех. Звезда! Звезда!..
Звезда чего угодно. Театра, эстрады, кино. Если бы Веронику избрали в Европейский парламент, то она и там бы была звездой. Ведь хорошо звучит — знакомьтесь, господа, перед вами незаходящая звезда Европейского парламента Вероника Юрьева! И сразу же — туш.
И вот они сошлись. Но не «вода и камень», как у классика, а гораздо мягче, нежнее и проще. Встретились, поглядели друг другу в глаза. И влюбились как дети. Именно, как дети. Без оглядки, без диких сцен, без всепожирающей страсти…
Она была старше его на семнадцать лет, но это не только не имело никакого значения — хотя злые языки плели о них Бог весть что. Они просто влюбились друг в друга, и это оказалось самой надежной защитой.
Защитой от всего внешнего мира, а главное — от внутренних разладов. Ведь ржавчина неминуемых семейных трений съедает даже самый прочный союз. Но Вероника и Вячеслав Сергеевич умудрялись жить так, что не поддавались подобной «ржавчине»…
Мир и любовь таким влюбленным!
Мир и любовь всем остальным!
Мир и любовь тем, кто только мечтает влюбиться! Но ради Бога, пожалуйста, не ссорьтесь из-за мелочей. Таких, например, как каюта. Вернее, ее расположение в подводной лодке. Даже если это самая замечательная подводная лодка на всем Северном флоте. Как «Заря»…
2
Первой на «Заре» такую поздравительную открытку обнаружила Вероника…
Открытка как открытка, ничего особенного. На обложке — Дед Мороз и Снегурочка. Из-за их спин выглядывает веселый снеговик с ведром на голове.
Все как обычно. Но текст…
— Что это? — удивился Слащинин.
— Прочти.
— Что-то случилось?
— Читай, читай…
Слащинин прочел, поморщился. Удивленно посмотрел на Веронику, которая подала ему открытку.
— Где ты ее нашла?
В ванной комнате. Она лежала возле зеркала…
— Какая гадость!
— Гадость, — легко согласилась женщина. Она спокойно сушила волосы миниатюрным феном.
— Но надо что-то делать!
— Надо…
— Но что?!
— Не знаю… Ты мужчина — тебе и решать…
— О, черт! Убил бы!..
— Не волнуйся.
— Я не волнуюсь. Это пусть они волнуются… О, черт! — еще раз смачно повторил Слащинин.
— И не ругайся.
— Почему?
— Тебе не идет, — спокойно сказала Вероника.
— Да… — Слащинин задумался. — А может быть, это шутка? Может быть, у них так принято?
— У кого?
— У этих… у «сафарийцев», черт бы их всех побрал!..
— Фирму «Сафари»? — уточнила женщина.
— Да!
— Они уже не владельцы подводной лодки.
— Как?! — поразился Слащинин. — Как это не владельцы?..
— А так… — Вероника в двух словах пересказала слухи, которые уже целый день будоражили умы пассажиров и обслуживающего персонала. — Так что мы теперь — сами по себе, — закончила она.
— Оно и видно! — мрачно пошутил Слащинин.
— Ты придумал, что мы будем делать?
— Нет, это же надо! — не обращая внимания на вопрос, воскликнул Слащинин и еще раз вслух прочитал то, что было в открытке: «Дамы и господа! Сегодня ровно в 19.00 у вас случится сердечный приступ. Будьте готовы. С наступающим Новым годом!»… Черт бы их всех побрал! — вдруг закричал он. — Они еще смеют поздравлять нас с Новым годом!!!
— Может быть, у них такой юмор?
— Это юмор висельников!
— Почему именно «висельников»? Почему ты говоришь о них во множественном числе?
Слащинин некоторое время пристально смотрел на Веронику. Затем хлопнул себя по лбу.
— Ты совершенно права!
— В чем же?
— Это все дело рук одного человека! Одного негодяя!
— Ты уверен?
— Абсолютно! Он специально… — Слащинин запнулся. — Погоди, погоди!.. Ты меня совсем запутала… — он задумался, наморщил лоб. — А ведь, действительно, непонятно, сколько же их на самом деле. Один? Два? Команда?..
— Это ты сказал «висельники», — подсказала Вероника.
— Совершенно верно. Я…
— А в открытке про это ничего не говорится. Так?
— Ну и что?
Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Думали.
— И в том ужасном послании, помнишь, в кают-компании, тоже было непонятно, сколько этих маньяков… Или…
— Ты права! — вскричал Слащинин. — Ты абсолютно права!.. До сих пор неизвестно, сколько их на самом деле… В чем дело, Ника?
— Подожди! — вдруг перебила его Вероника. — Или в кают-компании все-таки говорили «мы»? Не помню!.. Ах, какая жалость! Всегда была такая хорошая память — монолог Дездемоны с первого раза запоминала, а теперь!..
— Вот бы еще раз прослушать кассету!
— Она у этого дегенерата… — Вероника произнесла последнее слово так мягко, так ласково, что можно было подумать, что этот эпитет означает высшую степень признательности. Она это умела делать. Еще бы!.. Ведь это была знаменитая Юрьева! А у Юрьевой язычок о-го-го какой!..
— Ты права — дегенерата… — задумчиво сказал Слащинин. — Что же нам делать?
— Попросить…
— Не даст. Скажет, чего вы суетесь в это дело. Нет, ни за что не даст. Амбиции!
— Возможно, ты прав.
— А еще скажет, что это подозрительно, — продолжил рассуждать вслух мастер татуировки.
— Почему?
— Как почему?! С какой это стати мы вдруг занялись расследованием преступлений?.. Для него это прозвучит, по меньшей мере, странно…
— А разве мы занялись?
— А разве нет?
— Расследованием? Самым настоящим расследованием? Ведь это здорово. Слава! —
