и прижимаю ее к ближайшему мусорному баку, надавив предплечьем на шею.
– Мне кажется, ты не до конца поняла, – говорю я с шипением. – Мы здесь не переговоры ведем. Либо ты отдаешь мне деньги, либо я все рассказываю. Так мы договорились.
Ей хватает наглости улыбнуться. Я нажимаю сильнее. У нее на лбу набухает вена.
– Ничего ты не расскажешь, – голос у нее хриплый из-за того, что сдавлено горло.
– Хочешь проверить?
Она протягивает руку над моей рукой и снимает темные очки. Мы смотрим друг другу прямо в глаза.
– Я знаю, что не расскажешь, потому что не можешь себе этого позволить. Тебе плевать на мораль, иначе ты бы давно уже это сделала. Тебе нужны только деньги. Но в глубине души ты не такой уж плохой человек, как бы ни старалась доказать обратное. Так что не знаю, что там у тебя за ситуация, но, наверное, довольно дерьмовая, раз приходится так поступать. Тебе, очевидно, очень нужны эти деньги. Играй по моим правилам, и ты их получишь.
Я смотрю ей в глаза, раздумывая, есть ли у меня выбор, а потом опускаю руку с разочарованным стоном.
– Ты самая бесящая баба из всех, что я видела, – выплевываю я.
– Ты тоже.
Я закуриваю сигарету, прикрывая ее от ветра, и глубоко затягиваюсь. Когда я снова бросаю на нее взгляд, она поправляет волосы и проводит тонкой рукой по шее; кожа стала ярко-розовой там, где была моя рука.
– Если хочешь получить мои деньги, – говорит она, – тебе нужно знать все, что со мной происходит. Но как только я расскажу, конец. Дороги назад не будет.
Если у меня настолько хреновое положение, что я готова пойти на шантаж, то у нее, наверное, все еще хуже, раз она пошла на убийство. Я смотрю на конверт с наличными в своей трясущейся руке. Пяти тысяч не хватит, чтобы начать новую жизнь.
– Ну давай, – киваю я ей. – Рассказывай.
– Я серьезно, Марго. Если я тебе расскажу, ты тоже окажешься в этом замешана. Я не смогу взять слова обратно.
Она смотрит на меня долгим пристальным взглядом, не мигая. Я нервно облизываю языком губы. Она, кажется, приняла мое молчание за знак согласия.
– Подними кофту.
– Что?
– Я сказала: подними кофту. Мне надо проверить, нет ли на тебе прослушки.
Я смеюсь от удивления и волнения одновременно, но она просто стоит и молча ждет. Я закатываю глаза и задираю кофту, демонстрируя лифчик.
– Повернись, – говорит она, покрутив пальцем.
Я хочу ударить ее. Сбить это самоуверенное выражение с лица. Вместо этого я закусываю губу и поворачиваюсь, показывая ей спину.
– Хорошо, – говорит она, когда я снова поворачиваюсь к ней лицом. – Теперь давай телефон.
Теперь я правда хочу ее ударить. Она отдает мне команды, как собаке. Сидеть. Лежать. Перевернись на спину. Я смотрю на нее в ярости, у меня трясутся руки.
– Я должна убедиться, что ты не записываешь ничего на диктофон, – нетерпеливо говорит она. – Когда мы закончим, я тебе его отдам.
Я засовываю руку в карман и шлепаю его ей на ладонь, наблюдая, как она нажимает на кнопку, чтобы проверить, не идет ли запись, а потом выключает его и засовывает к себе в сумку.
Кажется, теперь она удовлетворена. Она вздыхает, как будто задумалась, с чего ей начать.
– В день операции Питера Даунинга я вернулась домой и обнаружила, что в моем доме сидят неизвестные мне люди. Они убили мою соседку и увезли моего сына. Мне сказали, что единственный способ его вернуть – убить Ахмеда Шабира на операционном столе. Я пыталась сопротивляться, но другого способа не было. Поэтому я сделала то, что сделала. Чтобы спасти своего сына.
Я стою с открытым ртом. Я не знаю, что ожидала услышать, но явно не это. Она особенно гнусно себя вела в последние дни – может, это правда было из-за того, что у нее похитили сына?
– Брехня, – фыркаю я.
Она молча смотрит на меня.
– Что, я должна просто так поверить? Может быть, ты мне врешь, чтобы разжалобить и заручиться моей поддержкой?
Она достает из сумки телефон и показывает мне экран.
На фото ребенок. Сначала мне кажется, что он просто спит в груде одеял, но, присмотревшись, я вижу грязный холодный цементный пол и стены, жесткий свет вспышки в темноте и иглу капельницы, трубка которой уходит за границу кадра.
У меня падает челюсть.
Она говорит правду.
Она убирает телефон в карман, все так же владея собой – способность, благодаря которой она кажется такой бесчеловечной.
– Я сделала то, что они просили, но они по-прежнему мне его не вернули. Я должна не только убить пациента, но и сделать так, чтобы меня не заподозрили, – но интерес полиции и журналистов заставил их нервничать. Я не получу его, пока все не уляжется.
На ее лице не отражается никаких эмоций, голос остается совершенно ровным. Либо она не хочет демонстрировать мне свою уязвимость, потому что я представляю для нее опасность, либо она и правда самый бесчувственный человек из всех, что мне приходилось встречать.
– По всему моему дому установлены камеры, на машине трекер, телефоны прослушивают. Если они узнают, что я тебе рассказала, они убьют не только меня и моего сына, но и… тебя тоже. Я не шутила, когда сказала, что дороги назад не будет.
Желудок у меня проваливается куда-то, как будто мне ударили ногой в живот.
– Стоп, что? Ты ничего не сказала про то, что мне будет грозить опасность. – Я швыряю окурок на пол и иду к тропинке, ведущей с территории больницы. – Черт бы тебя побрал за то, что ты втянула меня в это.
Я чувствую ее руку на своем запястье, она дергает меня к себе. Когда я поворачиваюсь, мы практически соприкасаемся носами. Она еще крепче берет меня за руку.
– Теперь тебе от этого никуда не деться, – шипит она. – Если скажешь кому-нибудь хоть слово, мы обе умрем. Мой сын умрет. Ему восемь лет, Марго. Восемь, – она глубоко заглядывает мне в глаза, она на грани того, чтобы расплакаться от одного упоминания о сыне. – Я сказала тебе, что пути назад не будет.
Я отдергиваю руку и начинаю ходить взад и вперед, запустив руку в волосы.
– Ты же видела, что мне уже несладко приходится, зачем обрекать меня на большее? Да что с тобой такое вообще?
– Не будь ханжой. Ты пришла сюда, чтобы вымогать из меня деньги. Не тебе читать мне лекции, когда ты собиралась сделать то же самое.
Я собираюсь закурить еще одну сигарету, но на этот раз она дрожит у меня в руке, и зажигалка отказывается работать. Я так сильно давлю на кнопку, что она, кажется, сейчас сломается. Анна кладет ладонь на мою руку. Ее рука холодная, но твердая. Она забирает у меня зажигалку, и огонь загорается с первого раза.
– Теперь мы должны
