ума сошел! Ведь ночь же.
— Не могу дождаться утра, — выпалил Ахмади.
— Завтра утром, у родника…
— Нет, нет! — почти закричал Ахмади, боясь, что сейчас она закроет окно и ему ничего не останется, как уйти. — Завтра не могу, только сегодня, сейчас…
— Тсс, отец проснется.
— Не проснется.
— Ну ладно, говори скорее.
— Я так не могу, прыгай ко мне.
— Ой, я боюсь!
— Не бойся, я тебя поймаю, — и Ахмади поднял руки.
— Вай, страшно!
— А ты закрой глаза.
— Ой, мама! — вскрикнула Аймисей и, закрыв глаза, прыгнула.
— Вот видишь, я же поймал тебя, а ты боялась.
— А теперь отпусти.
— Ни за что!
— Ты с ума сошел! Отпусти же!
— Нет, нет, нет!
— Ой, Ахмади, куда ты меня несешь? Ахмади, отпусти меня, мне страшно… Вай, Ахмади, вдруг нас кто-нибудь увидит.
Но Ахмади молча нес свою драгоценную ношу. И только у семи родников он осторожно, словно она была стеклянная, поставил ее на землю.
— Слышишь? — спросил он и поднял палец, прислушиваясь.
— Что? — шепотом спросила она.
— Как бьются родники: клюк-клюк-клюк! Беспрерывно, как человеческое сердце.
— Ну, слышу, — недоуменно подтвердила девушка.
— А видишь?
— Что?
— Семь струй, что поднимаются от родников в небо, как семь струн…
— Ахмади, я ничего не вижу, — заволновалась Аймисей.
— А ты вглядись. Встань вот сюда, напротив луны, и смотри долго-долго. Теперь видишь?
— Ой, и правда! Как будто серебряные струны. — Аймисей, вытянувшись, провела пальцами по воздуху, будто по струнам пандура. — Ахмади, слышишь, они звенят…
— Ага! А знаешь, кто видит эти струны? — спросил Ахмади, и голос у него сорвался.
— Не-ет, — опустила глаза девушка, хотя, наверное, сотни раз слышала эту легенду.
— Влюбленные, — выпалил Ахмади.
И в это время они услышали приближающийся гул голосов.
— Кто это? — вскрикнула Аймисей и отпрянула от него.
Но Ахмади схватил ее за руку и потащил туда, где тень от скалы могла скрыть их от посторонних глаз.
— Это, наверное, нас ищут, — испуганно прошептала Аймисей и прижалась к нему, как деревце к горе. На миг ему показалось, что ее сердце перешло к нему в грудь и слилось с его сердцем. — Ахмади, почему у них факелы? Неужели и правда нас ищут?
— Ха! — засмеялся он. — Я знаю, что это. Это праздничное шествие. Они пришли в горы встречать праздник лета.
— Ой, я и забыла! А помнишь, в прошлом году ты меня приглашал?
— А ты не пришла. Почему ты не пришла?
— Меня мама не пустила.
Они замерли, прислушиваясь к песне, которая звучала все громче, все ближе.
Вот из-за поворота показались люди. Впереди шли мужчины с зажженными факелами. За ними — женщины. Они несли в узелках всякие вкусные вещи.
— Ой, Ахмади, сейчас нас увидят.
— Тсс, стой, не шевелись. Пусть они пройдут, а мы потом незаметно примкнем к ним.
Свет факелов ударил им в глаза. Аймисей зажмурилась.
Но тень от скалы надежно укрывала их. Ахмади затаил дыхание, когда мимо, на мгновение обдав их жаром факелов, прошли его отец и братья.
И только когда опасность миновала, они вышли из своего укрытия. Аймисей незаметно примкнула к женщинам, а Ахмади затерялся в толпе мужчин.
Величаво и торжественно над горами поднималась заря. Она коснулась вековых снегов, и под ее теплым светом они вспыхнули, ожили, заиграли всеми красками, как сокровища Аладдина. Было странно знать, что там, внизу, цветут луга, зеленеют травы, шумят весенние деревья, и если земля под ними усыпана белым, то это не снег, а цвет абрикосов и яблонь.
Над горами вставал, набирая силу, первый день лета.
И золото зари, смешанное с золотом факелов, и стылый, звонкий, чистый, как хрусталь, воздух высокогорья, и бессонная ночь, и ощущение своей молодости и силы, и близость Аймисей, которая сама была схожа с этой зарей, — все это опьянило Ахмади.
«Сейчас же подойду к ней и скажу: будь моей женой! Если братья канителятся со своими свадьбами, то почему я из-за них должен откладывать свое счастье? То у них, видите ли, дом не готов, то невесте еще не исполнилось восемнадцати. А нам и дома не надо, мы ничего не станем ждать. Сегодня же скажу родителям, пусть идут к ее отцу. Нет, не буду ждать родителей, пока они там соберутся. Я сам пойду, сегодня, сейчас…»
— Аймисей! — крикнул он, стремясь скорее поделиться с ней своим радостным решением. — Аймисей, я сейчас иду…
Но он не успел договорить. Стук копыт заглушил его слова. Все повернули головы в сторону аула Загадка, откуда доносился этот звук, гулко подхваченный эхом.
Какой-то тревожный ветер пронесся над людьми. Он взметнул праздничные косынки женщин, сбил набок пламя факелов, едва не погасив его.
И следом, весь белый, как охапка пены, показался взмыленный, задыхающийся конь.
— Война! — выкрикнул всадник и с разбегу остановил коня.
Конь вскинул голову, и тряхнул мокрой гривой, и заржал, словно это он призван был сообщить горцам тяжелую весть.
Его ржание, как гул колокола, разнеслось по горам. И табуны там, внизу, подхватили его, передавая друг другу.
Первой опомнилась Аминат.
— В каком ауле война? — крикнула женщина и раскинула руки, словно хотела загородить собою и мужа, и четверых сыновей, и всех мужчин, что пришли сюда не проливать кровь, а встречать мирное летнее утро.
— Германия напала на нас! — ответил всадник и спрыгнул с коня. Он снял с головы папаху и несколько раз тряхнул ее. Крупные капли пота, словно растаявший снег, рассыпались вокруг.
Но уже, отстраняя жен, к всаднику спешили мужчины. Их лица, только что безмятежные и оживленные, были суровы и бледны.
Аминат видела, как Байсунгур размахнулся и забросил факел в снег.
Один за другим падали факелы и медленно гасли, растапливая снег и чадя. Никто уже не обращал на них внимания. И там, где их побросали, белейший снег покрылся черным налетом копоти.
— Когда это случилось? — спросил Байсунгур.
— Сегодня ночью. Утром передали по радио. Я только что из райцентра, — ответил всадник и добавил: — Надо передать дальше, в аулы. Мой конь уже выбился из сил.
— Ахмади! — окликнул Байсунгур сына. — Ступай вниз, на пастбище, возьми коня и езжай в Боккачо. Да поторопись, пока свободна тропинка.
— Хорошо, отец! — ответил Ахмади, но посмотрел не на отца, а на Аймисей. Хотя о войне он знал только по книжкам, но общая тревога передалась и ему. Он чувствовал, как в его сердце с каждой минутой все больше разгорается страх, словно в очаг подбрасывают и подбрасывают сухие стружки.
Аймисей из толпы женщин тоже смотрела на него. Ему показалось, что глаза ее туманны от непролившихся слез, и он не мог уйти, не
