участливо спросила Настя.
Чайное блюдце на растопырке пальцев Евдокима колыхнулось, а сам он вновь потерялся и невнятно забормотал:
— На здешнем заводе я... Жалованье, еще инвалидские получаю. Летом рыбкой займаюсь, по грибы ходим. Всей гурьбой бегаем... Зимой — валенки кому починю, еще что — молока принесут. Васятка у меня без молока не был... А за квартиру — проверьте — день в день, рупь в рупь...
Евдоким потянулся к свертку с деньгами, не достал, свалил чашку с блюдцем и стал собирать черепки. Не собрал. Остатки захрустели под сапогами.
— Блюдце не человек, — равнодушно процедила Настя.
Эти слова заставили Евдокима глянуть Насте в глаза. В какой-то миг они стали яростны и пугливы, как у степной лошади. Не просмотреть сквозь, не выведать, что на душе у нее в эту минуту.
Настя застегнула ворот гимнастерки, встала из-за стола и пошла к сундуку бабки. Отвалила окованную крышку, покопалась в нем и отошла прочь. Она не сразу вернулась за стол, а, заложив по-мужицки руки за спиной, стала расхаживать по избе. В пустой тишине под ее шагами плачно заскрипели старые половицы. Евдоким затаенно следил за ней, а думал свое.
Норовисто взыграла память, поволокла черт-те куда назад, в сорок первый, в кромешный ад декабрьских боев.
...Тот бой был жестоким. «Свинцовая резня, а не бой», — говаривали после уцелевшие солдаты. Да еще морозище лихой и хваткий до немоты. Ракеты и те стыли от него и падали мертвыми звездами. В свинцовом огне, в пламенистом морозе люди добывали себе жизнь. Противник уже не мог оборонять поселок, а наши не в силах были взять его. К утречку, когда у каждой стороны оставалось по половине поселка, наступила тишина.
Затишье хоть и не сулило быть долгим, но другого часа перевести дух от мороза не выберешь.
В эту самую избу, тогда тихую и безлюдную, и вбежал полуобмороженный солдат Евдоким Балакин со своими товарищами. Обессиленные, они рухнули вповалку на пол. Пуля да сон так валят солдат. Лишь один Евдоким не лег сразу. Посушил портянки у натопленной печи, винтовку почистил, пересчитал патроны в подсумках. И только после задремал, привалясь к печному выступу. Но ненадолго. Сквозь дрему из подпола прорвался вдруг детский плач, бабий пришибленный шепоток в страхе. Евдоким поддел штыком крышку подполья, позвал:
— Хозяева, што ль?! Вылазь, свои мы!
Словно с того света Евдоким начал вытаскивать ребятишек из подземелья. Один, второй, третий, четвертый...
— Братва, ясли целые откопал! — нарочито орал Евдоким, чтоб услышали и помогли ему товарищи. Однако мертвецкий сон уставших солдат оказался крепче брони. Голосом не пробить!
Пришлось одному принимать детей. Помог вылезти и самой хозяйке, высокой, худой женщине. После выбралась девушка лет девятнадцати, укутанная в старушечью шаль, дырявую заплесневелую шубу. Видно, не один день провела она в подземельной тьме и сырости. При утреннем свете, что ломился в запушенные морозом окна, ее лицо виделось иссиня-белым, полуживым.
Раскутывая ребят, хозяйка счастливо и горько плакала, по-бабьи откровенно целовала в обмороженные лица солдат. Остепенясь, принялась варить картошку и на ребят и на солдат, заставив всю печь чугунками.
Евдокиму так и не пришлось заснуть. Его атаковал трехлеток Васятка. На солдатских руках он вел себя геройски. Пришлось делиться сахаром и всем, что было в вещевом мешке из съестного. Сам же Васятка рассказал, кого как зовут, хотя это было не так просто запомнить. Евдоким подумал: нелегко матери с такой ватагой да в такое-то время. Он любовался проворностью хозяйки. Анна, так звали ее, разгоряченная радостью, жарко хлопотала у печи. Вспоминалась Евдокиму своя родная мать, такая же худенькая, с житейской горбинкой, с густеющей сединой под полушалком. Вспоминалась — и как-то хорошо стало — помаленьку и незаметно наваливался сон.
И заснул бы, если б не вспомнил о пулемете. С час назад в утреннем бою был убит пулеметчик Петр Васин, друг-товарищ Евдокима. Под боком Евдокима убили. И некому было подхватить ручной пулемет, кроме него.
У Евдокима в руках пулемет впервые. С винтовкой отступал, с нею и наступать пришлось, а пулемета — не держал. А как захотелось ему теперь половчее бить немцев! Из пулемета бить, как Петр Васин.
Пулемет стоял у печи, с мороза осыпался холодным потом. Прежде чем просить у отделенного командира, чтобы тот закрепил пулемет за ним, Евдоким решил его хорошенько вычистить. Он попросил у хозяйки сухих тряпиц помягче, разложил на лавке нужные причиндалы для чистки, поднял пулемет на колени. Кое-как отсоединил опустевший диск-магазин, стал прикидывать, какую следующую штуковину тронуть, чтобы разобрать пулемет.
Сложнее колхозного плуга да своей винтовки ничего на свете Евдоким не трогал. А тут...
Оглашенно простонала изба от выстрела. И когда только вновь замерла тишина, Евдоким понял неотвратимость случившейся беды.
Анна успела повернуться от печки, глянуть на Евдокима. Она не упала, а как-то тихо прилегла у загнетки. Ни шума всполошившихся солдат, ни плача детей Евдоким не помнит. Но не забыть ему вовек взгляда умирающей матери, дикого вскрика старшей дочери Насти да тупого звяка выброшенной гильзы к ногам вмиг осиротевшего Васятки...
В страхе ли, в минутном ли безумии убежал тогда из избы Евдоким. Ничего потом с него не спросилось, ничего с него не взялось. Да и мудрено было в ту пору сделать это.
4
Невыносимо печально скрипят половицы! Будто плачет кто до сих пор в этом доме. Недавнее горе — в непроглядности Настиных глаз, в надменном очерке губ, в руке, что сжата в кулак...
Настя подошла к столу и полупьяно подсела к Евдокиму на лавку. Поставила руку на локоть, тихо опустила ее на стол, разжала. На вспотевшей ладони лежала та самая гильза. Время и сундучная затхлость, вызеленили ее, сделали непохожей и безобидной. И трудно было подумать, сколько горя людского она когда-то вмещала в себе. Настя поставила на стол перед Евдокимом гильзу:
— Не встретила я тебя — хорошо. Повстречала бы... Сам знаешь: на фронте все списывается...
Говорила она не своим голосом и, может быть, не то, что думала и хотела сказать. Все это выплеснулось с давнего зла и обиды, помимо ее воли.
Смелость и развязность Насти поощрялась виноватой согласностью Евдокима. Теперь его угнетало не то, что он узнан и надо будет держать какой-то ответ. Страшно другое: Настя в любую
