не согласился, но и решительно воспротивился такому шагу.
Что же касается советской стороны, то она по-серьезному отнеслась к переговорам в Вене. Кеннеди была предложена конструктивная программа решения наиболее важных международных проблем. Причем на условиях, которые ни в коей мере не ущемляли национальных интересов США. В ответ советские представители услышали столь знакомое «ноу» («нет»). «Нет» - германскому мирному договору, «нет» - юридическому закреплению границ в Европе, «нет» - всеобщему и полному разоружению и прекращению ядерных испытаний. Это был ответ, не требовавший комментариев.
Кеннеди были вручены советские памятные записки по вопросу о прекращении испытаний атомного и водородного оружия и по вопросу о заключении германского мирного договора и урегулировании на этой основе вопроса о Западном Берлине. Сомнительно, однако, заглядывал ли Кеннеди в последующие месяцы в эти документы. Его мысли были заняты совсем другими делами. Их претворение в жизнь могло означать только одно - усиление международной напряженности.
В подходе Кеннеди к международным делам особняком стояла проблема Лаоса. Президент, еще не оправившийся после кубинского провала, сумел противостоять требованиям экстремистов и военных осуществить в Лаосе еще более широкое военное американское вмешательство. Он прислушался к разумному совету де Голля о том, что выходом из положения, сложившегося в Лаосе, могло бы быть коалиционное правительство. Эта позиция была принята Кеннеди в Вене, где советская сторона сделала максимум возможного для того, чтобы Лаос мог стать на путь независимости и избежать иностранной интервенции.
В коммюнике, подписанном главами обоих правительств, согласие по вопросу о будущности Лаоса стало центральным пунктом. Результаты не заставили себя долго ждать. Женевские переговоры по лаосской проблеме перестали тормозиться американской делегацией, и через некоторое время, как известно, были заключены соглашения по Лаосу.
Таковы были итоги переговоров в Вене, существо которых Кеннеди по возвращении в США неоднократно пытался разъяснить американским журналистам в конфиденциальном порядке. В этих беседах Кеннеди делал упор на то, что он «ни в чем не уступил». Было бы, конечно, гораздо лучше, если бы президент мог рассказать своим собеседникам о том, что он предложил. Но, как уже отмечалось, его дипломатический портфель на переговорах в Вене был пуст. В нем не оказалось деловых предложений. После Вены пресса многих стран задавалась вопросом: в каком направлении будет теперь развиваться американская внешняя политика? Все говорило о том, что в старом. Так оно и получилось. Последующие полтора года президентства свидетельствуют об этом.
БЕРЛИНСКИЙ КРИЗИС И ДЕЛА В ООН
Наступил последний летний месяц 1961 года. Начало августа в Новой Англии выдалось на редкость холодным. В Хианисспорте с моря дул пронизывающий ветер. В один из таких неприветливых дней Кеннеди пригласил нескольких своих близких знакомых выйти вместе с ним на яхте в океан. Во время этой морской прогулки он намеревался обсудить с ними важные внешнеполитические проблемы. Был приглашен и представитель США в ООН Стивенсон.
Приближалась XVI сессия ООН. Необходимо было определить круг вопросов, с которыми американское правительство намеревалось выступить на сессии Генеральной Ассамблеи.
В ответ на предложение Стивенсона уделить в ООН главное внимание проблеме разоружения Кеннеди скептически заметил, что идея разоружения не пользуется в США популярностью. Он хорошо знал настроения военно-промышленного комплекса США, который всегда предавал анафеме любую попытку достичь соглашения о разоружении. Кроме того, именно в этот момент США форсировали гонку вооружений, увеличив на несколько миллиардов долларов свой и без того раздутый военный бюджет. Как впоследствии признал специальный помощник президента Шлезингер, Кеннеди «смотрел на проблему разоружения главным образом как на средство политической борьбы, одновременно считая, что для того, чтобы эта борьба была эффективной, наш план (американский план разоружения. - Л. Г.), в отличие от своих предшественников пятидесятых годов, должен покоиться на честной базе для переговоров».
В этом признании обращают на себя внимание два момента. Кеннеди не стремился к разоружению и не верил в него. В лучшем случае он относился к нему как к средству пропаганды. Но еще более интересно косвенное признание Шлезингера, что все предыдущие американские планы разоружения были нереальными, так как предусматривали в ходе их осуществления создание для держав Запада, особенно США, односторонних военных преимуществ, что, конечно, исключало то, что Шлезингер назвал «честной базой для переговоров».
Стивенсон быстро удостоверился в прохладном отношении Кеннеди к его предложению. Однако как американский делегат в ООН он хорошо знал, какой популярностью пользовались среди делегатов многих стран советские предложения по всеобщему и полному разоружению. Поэтому Стивенсон продолжал убеждать Кеннеди в необходимости уделять больше внимания проблеме разоружения. В конце концов он без обиняков заявил президенту: во всем мире считают, что русские. «более преданы разоружению, чем мы». Необходимо, следовательно, дать всем понять, что всеобщее и полное разоружение является и целью США. Беседа между Кеннеди и Стивенсоном грозила резко обостриться, и в этот момент Кеннеди внезапно уступил. Он нехотя согласился с предложением Стивенсона.
Затем беседа приняла светский характер. Вскоре яхта легла на обратный курс. Вот и берег. Теннис, плавание, финская баня и обильный ужин завершили этот день.
В августе 1961 года холодная погода стояла и в международных отношениях. Как показала встреча в Вене, правительство Кеннеди не проявляло желания к согласованному решению важнейших международных проблем. Западные державы усиливали свои военные приготовления, объявив об увеличении численности своих вооруженных сил и даже о планах военной мобилизации. В печати ФРГ открыто обсуждались планы военного вторжения на территорию ГДР. Западный Берлин, где орудовало более 80 подрывных центров, использовался правительством ФРГ для ослабления экономики ГДР и заброса туда шпионов и диверсантов. Особенно широко в этих целях использовалась открытая граница между Восточным и Западным Берлином.
В этой обстановке правительство ГДР 13 августа 1961 года использовало свое право суверенного государства по установлению эффективного контроля на границе с Западным Берлином, соорудив там заградительные сооружения. В США эта законная акция правительства ГДР была использована реакционной пропагандой для очередной волны антикоммунистической и военной истерии. Правительство Кеннеди не нашло ничего лучше, как попытаться вмешаться во внутренние дела Германской Демократической Республики.
17 августа правительство США направило правительству Советского Союза ноту, в которой оcпаривало законность защитных мер правительства ГДР и заявляло р своем непризнании восточной части Берлина столицей ГДР. В своем ответе на эту ноту 18 августа Советское правительство полностью поддержало действия правительства ГДР и охарактеризовало попытки американского правительства вмешиваться во внутренние дела суверенного социалистического государства как необоснованные и неуместные.
Дальнейшие действия правительства Кеннеди еще больше накалили обстановку в Европе. Как впоследствии вспоминал Соренсен, «в середине августа кризис в кризисе в опасной степени приблизился к точке взрыва». При этом Соренсен имел в виду отношение правительства США к мерам правительства ГДР по охране
