я различаю мерное биение волн.
Это воспоминание об Индии было полнее, подробнее, развернутее всех прочих. И одно из самых радостных. Мама казалась такой счастливой… и совершенно не замечала, какими глазами глядит на нее муж Умы. Я не в первый раз задумалась: почему именно этот момент? Но я уже поняла: воспоминания – не страна, куда можешь отправиться, когда захочешь. Это серия разрозненных осколков, упорно отказывающихся выстраиваться по порядку.
Я провела пальцем по странице. И только сейчас заметила на ней блеклый карандашный рисунок. Я поднесла страницу к единственному источнику света в комнате. Призрачная фигурка, которую вот-вот поглотит огромный рот. Интересно, что это значило – да и значило ли хоть что-то.
– Майя, привет!
Я ошарашено обернулась. В дверях кухни стояла Рита.
– Ой, с тобой все в порядке? Вид у тебя испуганный.
– Просто попробовала карри. И накатили воспоминания. Как мы обедали где-то во время отпуска. Один из маминых друзей глаз с нее не сводил. Прямо даже неловко как-то.
Рита нахмурилась.
– А я думала, ты ничего не помнишь.
– Я и не помнила, пока не начала готовить по маминой записной книжке. Когда я была в Индии, со мной случилась пара наплывов, за неимением лучшего слова.
– Какого рода наплывов? – спросила Рита.
Я настороженно посмотрела на нее.
– Некоторые очень хорошие. Например, как мама кормит меня из ложки кичри, когда я болею. А другие не такие приятные. Я обнаружила, что у мамы было какое-то психическое расстройство – маниакально-депрессивное, биполярное, что-то такое.
– А, вот что от тебя скрывал твой отец? Теперь я понимаю, с чего вы поссорились.
– Мы уже помирились.
Она по-прежнему хмурила брови:
– По-моему, звучит все равно погано. Ты уверена, что все забыла только из-за переезда в другую страну?
Я пожала плечами.
– Папа обещал больше ничего от меня не скрывать.
– А.
Я видела, что ее это не слишком-то убедило. Но я верила папе. Он бы не рискнул снова меня расстраивать. Наверное.
– Помочь тебе отнести еду на стол? – спросила Рита, что фактически означало «хорош уже таращиться в пустоту, шевели задницей».
– Спасибо, очень мило с твоей стороны.
Мы перенесли в комнату здоровенные блюда с рыбой и варенным на пару рисом. Все положили себе огромные порции, включая и гостей Миккеля: коренастого норвежца, представившегося Гуннаром, и его жену Гудрун.
– С ума сойти, как вкусно! – сказала Гудрун.
– Мы любим кухню разных народов мира. Но в прошлом году местный тайский ресторан закрылся и суши-бар тоже. Остались одни бургеры и пицца, – пожаловался Гуннар, по уши зарывшись в карри.
Один Миккель еще не приступил к еде. Вид у него был – краше в гроб кладут.
– Прости, как-то мне не по себе, – сказал он мне.
– Хоть попробуй, – нежно предложил Адам.
Я обратила внимание, что несколько человек из группы усердно стараются не смотреть, как он ласково подносит ложку с карри к губам Миккеля. Проглотив кусочек, тот вроде бы стал не таким зеленым.
– И правда, здорово. Лучшее, что ты тут готовила, – сказал он.
– Вам надо такие вечера для широкой публики устраивать, – заявил Гуннар.
Миккель ответил ему по-норвежски. Не надо было знать языка, чтобы догадаться, что именно он говорит – в том смысле, что ему не нужна ни толпа посторонних на его базе, ни возня с покупкой лишней еды…
– Зато вы могли бы брать большие деньги за посещение, – сказала Гудрун. – Люди бы и по три сотни крон платили, а то и больше, если б вы еще немножко добавили всякого.
Мне всегда нравилась идея открыть клуб-ресторан. А уж в Арктике – было бы и вовсе оригинальней некуда. Я представила себе стол, а за ним группу гостей, сведенных вместе кухней моей мамы. Но, конечно, мне не хватает практики. И все равно карри с гольцом имело большой успех. Добротная, умиротворяющая еда – то, что надо для души. Может, каракули на полях маминой записной книжки и свидетельствовали о боли, вызывали воспоминания, от которых у меня щемило в груди, но другие воспоминания дарили такие мгновения, как это, – мгновения, позволяющие унимать и сдерживать боль.
28
Я лежала на животе, высунув голову и плечи за дверь своего домика. Это у меня было такое новое место для курения – здесь я и Миккеля не искушала, и три четверти тела оставались в тепле. Хотя я натянула балаклаву, но лицо все равно раздирало от холода. Можно и не говорить, что курила я теперь значительно меньше.
Поблизости раздалось какое-то царапанье. Я посветила в ту сторону фонариком, стремясь подловить того, кто прячется в тенях и пытается меня напугать. Луч выхватил два горящих глаза. Я чуть не выронила фонарик от испуга. А потом из темноты проступил еле различимый на фоне снегов силуэт. Опять тот самый песец. Он остановился в паре метров от крыльца, глядя на меня скорбными желтыми глазищами.
– Кыш!
Он подошел чуть ближе.
– Чего тебе надо?
Ну конечно, он мне ответить не мог. Адам говорил, скорее всего, еды. Ну и наверняка снова забраться ко мне под кровать. Интересно, а глубже этого он мыслить способен? Все равно никак не узнаешь. И я совершенно не собиралась обращаться с диким зверем как с домашним питомцем.
– Вали отсюда. У меня никакой еды нет – все там, в кухне.
В конце концов до него дошло. Бледный силуэт растворился в темноте.
Вокруг меня гремела тишина.
Я уже несколько часов сидела на базе одна. Последняя группа уехала, а Адам повез Миккеля к врачу. Кашель у Миккеля только ухудшился, а сам он признался, что и дышать ему сложно. Я изо всех сил старалась не представлять худшего. Но с этим у меня всегда сложности.
События Реальной Жизни и Мое Восприятие
Р. Ж.: Мои друзья говорят: «Майе исполняется двадцать один! Давайте организуем ей сюрпризный праздник».
М. В.: Почему мои друзья все время перешептываются у меня за спиной? Я же вижу, как они пересмеиваются. И на мой день рождения все уже чем-то заняты. Во всяком случае, так говорят. Наверняка у них просто есть занятия поинтереснее. Все меня просто ненавидят.
Р. Ж. Майя садится в автобус. Какой-то мужчина пристально смотрит на нее, а потом быстро отводит взгляд.
М. В. Какого черта? Почему он так на меня таращится? Не потому же, что я красивая. Или сексапильная. Меня никто не считает красивой и сексапильной. Потому что я не белая? Может, он из тех машущих флагами нацистов, которые считают, британец – значит «белый»? Или потому,
