и подойдёт, станет объяснять, где был и почему не пришёл домой. Но это будет уже не важно – главное, отец на месте и с ним всё в порядке. Да, это самое главное!.. Костя взошёл по ступенькам и потянул на себя тяжёлую, обитую войлоком дверь. На него пахнуло теплом, он переступил порог и остановился. Перед ним, словно из-под земли, вырос красноармеец с винтовкой.
– Тебе чего? – спросил тот, оглядывая подростка с ног до головы.
– Я к отцу пришёл, он тут работает! – почти задыхаясь, проговорил Костя.
– К какому ещё отцу? Как фамилия?
– Кильдишев. Борис Иванович.
– А-а… Нету его! Иди домой, тебе тут нельзя.
Красноармеец принагнул голову, лицо сделалось брезгливым.
– Погодите! А где он? Я его ищу! – Костя сделал порывистое движение и остановился. Дальше хода не было. Красноармеец сверлил его взглядом и словно решал, как ему поступить.
– Отца твоего арестовали вчера. А ты больше сюда не ходи, а то тебе тоже не поздоровится.
– Где он? – в отчаянии воскликнул Костя. Он готов был заплакать и держался из последних сил. – Пожалуйста, скажите. Мне очень нужно!
Красноармеец словно бы заколебался, взгляд его затуманился, и он молвил, едва шевеля губами:
– В Управление увезли… – И добавил, заметив недоумение подростка: – В дом Васькова. Там ищи. – И отвернулся.
Костя плохо помнил, как вышел на улицу, спустился по засыпанным снегом ступенькам. Свет словно бы померк, он не видел ни яркого солнца, ни синего неба, не чувствовал мороза и не замечал ничего вокруг. Машинально переставлял ноги, куда-то шёл, сам не понимая, куда идёт, зачем, к кому? Было ощущение страшной тяжести, его словно придавило огромной плитой, голова налилась свинцом, и всё внутри окаменело и обездвижилось. Так он шёл очень долго, сначала взбирался в гору, потом спускался по склону, машинально обходил встречных людей, нимало не интересуясь, кто перед ним. В какой-то момент он словно почувствовал освежение, будто кто-то дунул ему в ухо, и тяжесть разом отступила. Он поднял голову и словно стал припоминать что-то. Да, он узнал это место. По этой улице он летом ходил в клуб НКВД. Вот если теперь немного пройти назад да свернуть в парк – так сразу будет фильмохранилище. Быть может, там ещё работает Александр Михайлович. Костя воспрянул. Вот кто ему нужен! И как он сразу не подумал о нём? Этот немногословный человек знает что-то очень важное. Он всё объяснит Косте и подскажет, что теперь делать! Костя развернулся и стал быстро подниматься в гору. Через полтораста метров перебежал дорогу и прошёл под круглой аркой в недавно открытый парк. Сразу увидел знакомое каменное здание с левой стороны. На крыльце никого не было, вход никто не охранял. Через минуту Костя с трудом открывал массивную дверь.
Александр Михайлович Мамалыгин был занят привычным своим делом – просматривал коробки с фильмами, стирал с них пыль тряпочкой и неспешно раскладывал по полкам. Это случалось довольно часто: из Москвы прилетала очередная депеша, и тогда приходилось заново пересматривать все коробки, откладывая в одну сторону те, что подлежали запрету (а иной раз и уничтожению), а в другую – рекомендованные к просмотру. Всякий раз Мамалыгин делал это не торопясь, как что-то привычное и неизбежное. Ошибиться было нельзя. Ошибка могла стоить свободы или головы, что почти одно и то же. В последнем полученном из Москвы предписании говорилось о немедленном изъятии из оборота фильма «Заключённые», снятого по пьесе Погодина «Аристократы». Мамалыгин хорошо помнил этот фильм. Картина ему жутко не понравилась, в ней было много вранья – такого, чего не было в действительности и быть не могло. Но запретили её не из-за вранья, это как раз устраивало советскую цензуру. Причина была в другом: в одном из эпизодов мелькнул портрет бывшего начальника НКВД Генриха Ягоды. По ходу фильма начальник лагеря беседует в своём кабинете с вором-рецидивистом Костей Капитаном, проводит, так сказать, воспитательную работу с «друзьями народа». И всё бы ничего, но позади его кресла на стене висит портрет бывшего главы чекистов и непримиримого борца с многочисленными врагами советской власти, ныне арестованного врага народа, дающего признательные показания в том, что он агент десяти иностранных разведок и последняя сволочь, что он много лет готовил покушение на товарища Сталина и с нетерпением ожидал интервенции пособников Антанты, мечтал о свержении советской власти – той самой, за установление которой он боролся с пятнадцатилетнего возраста, был на царской каторге и едва не сгинул в горниле Гражданской войны. Всё это было настолько дико, настолько противоречило здравому смыслу, что впору было просто взять и застрелиться, чтобы не видеть весь этот абсурд, всю эту мерзость, названную великим переломом и этапом на пути к сияющим вершинам.
Думая обо всём этом, грустно улыбаясь своим мыслям, Мамалыгин неспешно перекладывал круглые металлические коробки и не услышал, как открылась дверь и в помещение вошёл посторонний. Костя постоял несколько секунд у порога, потом осторожно кашлянул. Мамалыгин резко обернулся, вскинул брови.
– Костя, ты? Каким ветром тебя занесло?
Мальчик сделал пару шагов и остановился. Губы его задрожали, по скулам заходили желваки.
Мамалыгин отложил коробку, лицо сделалось серьёзным. Он внимательно посмотрел на подростка.
– Что случилось? – спросил тихо.
Вопрос этот был излишним. Он уже всё понял. В посёлке каждый день шли аресты. И он что-то такое слышал про Костиного отца. Видел такие вот лица, как теперь у Кости. Такое же выражение было у его жены, когда его самого уводили из дома тёмной ночью пять лет назад. Он никогда не забудет это лицо. Будет помнить его, умирая…
Костя силился что-нибудь сказать, с трудом выдавил из себя лишь одно слово:
– Отец…
Горло перехватила судорога, и он отвернулся, изо всей силы прижимая ладони к лицу, чтобы не расплакаться.
Мамалыгин быстро подошёл, взял мальчика за худенькие плечи.
– Ну-ну, не надо так. Ну, чего ты?
Прижал мальчика к себе, чувствуя содрогание тщедушного тела. Сердце его болезненно заныло. Вспомнилась дочурка. Сейчас ей должно быть восемь лет. Пятый год без отца… Чтобы самому не заплакать, он отвернулся, отошёл в угол. Глухо произнёс:
– Ты вот что, не хорони отца раньше времени. Может, ещё и отпустят. Всяко бывает.
Сказать правду убитому горем мальчику он не решился. Арестованных за политику никогда не отпускали, это он знал слишком хорошо. Если человека арестовали, значит, он виноват! Советская власть никогда не ошибается. Потому как она за народ и за высшую справедливость!
Костя с мольбой смотрел ему в спину.
– Александр Михайлович, что же делать?
Мамалыгин медленно повернулся.
