Лишь к вечеру добрались до Лана и в молчании, медленно двинулись ко дворцу. Едва стали подниматься по ступенькам, как двери распахнулись, вся в слезах выбежала королева-мать и бросилась к носилкам. На них – ее сын с лицом уже мертвеца.
– Сын мой, Людовик!.. Что… Что с тобой сделали? Кто посмел?! Боже! Господь милосердный! Да как же это! За что мне?!
Ноги ее подкосились, она упала на колени. Обняла руками носилки, впилась безумными глазами в лицо сына и вновь заголосила. Потом повалилась замертво, распластавшись на ступеньках. Гуго дал знак. К ней тотчас бросились, подняли, понесли. И за ней – носилки с телом ее сына, чуть живого, с восковым лицом, с начавшими синеть пальцами рук.
Двери закрылись за шествием, и все стихло. Но еще долго не расходились те, кто не пошел за королем, а остался внизу. Послышались реплики, восклицания, предположения. Делались выводы, давались прогнозы на будущее. Но что бы ни говорили эти люди, как ни пытались ободрить себя и других, уверяя, что все обойдется, – чувствовался страх. Постепенно, в одного за другим, он уже вселялся в умы и вызывал безотчетно, но вполне резонно, вопрос, на который никто не мог дать ответа: «Последний… кто же следующий?..»
Людовика принесли, раздели и, по требованию врача, уложили в постель ничком. Затем начался осмотр. Лекарь ощупывал, поглаживал, надавливал то тут, то там, хмурил лоб, думал сосредоточенно и снова принимался щупать позвоночник от шеи до крестца. Наконец объявил, что должен посоветоваться с коллегой, есть сомнения. Того привели, вкратце объяснили суть и оставили обоих колдовать над безжизненным телом короля. Вышли все, кроме Эммы и Карла. Эти – ближайшие по родству и первыми должны знать все.
Они смотрели, ни во что не вмешиваясь, слышали непонятные слова, видели, как оба врача перевернули Людовика на спину, вновь начав обследования, и думали каждый о своем. В сущности – об одном и том же: гибели! Сначала династии, потом своей. Эмма, бледная, сидя в кресле, глядела на серые квадраты мраморных половых плит и чувствовала, как дрожат пальцы и стучит в висках. Если Людовик умрет – она станет никем и будет никому не нужна. Тем более, Карлу, которому, догадывалась, никогда не стать королем. Не говоря о вражде меж ними.
А Карл думал: если племянник умрет, предстоит тяжелая борьба за трон. Шансы ничтожно малы, он знал об этом. Всему виной Лотарь. Короновав сына, когда тому едва исполнилось тринадцать лет, он окончательно убрал с дороги младшего брата, а потом и вовсе выгнал. Эмма постаралась. Кто теперь признает его королем? Чтобы этого добиться, нужна сила. У Карла ее не было. Он был беден, без связей, без друзей.
В невеселых думах оба сидели, не глядя друг на друга. Родственники в прошлом, ставшие жертвами козней Лотаря, ныне лишь знакомые, в будущем они и вовсе станут врагами. Если, конечно, не изменится обстановка. В противном случае Эмма попросту уйдет в забвение, коли не протянет деверю руку дружбы. Но не похоже, что так случится, слишком зол Карл на нее. Другому кому-то суждено сблизить этих людей, постороннему, не имеющему отношения к их династии, но нужному одновременно и тому, и другому. Найдется ли такой человек? Станет ли возможным этот союз и не будет ли уже поздно?.. Вопрос будущего. А пока жив еще последний король.
И оба, хмуря брови, затаив дыхание, ждали приговора суда. Судьи – двое, те, что склонились над телом короля. Те, в чьих руках ныне судьба династии, кто одним лишь словом может изменить ход истории. И кому это дано? Простому лекарю. Неисповедимы, воистину, пути человеческие и господни на этом свете. А двое родичей, под одним из которых горела скамья, под другой кресло, оба без кровинки в лице, с надеждой и страхом глядя на судей, уже чувствовали, что впереди их ждет нечто не менее страшное, чем сама смерть – забвение!
И приговор прозвучал. Врачи повернулись, посмотрели на Эмму, потом на Карла. Один из них сказал:
– Положение безнадежное: перелом позвоночника у основания черепа. Выбиты первый и второй шейные позвонки. Паралич тела, конечностей и расстройство дыхания как следствие разрыва спинномозгового столба. Кроме того, перелом спинных позвонков и разрыв седалищного нерва. И последнее: мочеиспускание нарушено, мочевой пузырь переполнен. Больной еще может прийти в сознание, но ненадолго.
– Ненадолго? – вскричала Эмма, вскочив с места. – А потом?..
Врач посмотрел ей в глаза и опустил голову.
– Неужели ничего нельзя сделать? – бросился к нему Карл. – Нет никакого выхода?.. Пусть малейшего!..
– Для этого надо вскрывать тело короля и отводить мочу…
– Так вскрывайте!
– Церковь запрещает это. Без позволения епископа нельзя производить такие операции над помазанником божьим.
Карл поглядел на королеву-мать.
– Вскрывайте! – закричала она. – Некогда ждать епископа! Я даю разрешение!
– Только опытный хирург смог бы взяться за это. Нам не под силу, – развел руками врач. – Больной очнется… Нужен наркоз, ведь резать придется по живому… Смерть от болевого шока – не лучший выход.
Тут он обернулся. Коллега тянул его за рукав, указывая другой рукой на лицо короля. У Людовика были открыты глаза…
Увидев это, врач покачал головой:
– Да и поздно уже. Открытые глаза – признак скорой смерти. Моча, кажется, вырвалась наружу и затопила…
Не слушая его дальше, Карл и Эмма бросились к Людовику и склонились над ним, глядя в его лицо. И оба отшатнулись. На них смотрела с подушек восковая маска мертвеца. Но глаза еще жили, шевелились и губы. Однако они не произносили ни звука, а глаза уже заволакивала мутная пелена.
Карл, с лицом едва ли краше, чем у короля, поглядел на врача.
– Ему нужен священник, – сказал тот.
Карл бросился к дверям, раскрыв их, закричал:
– Священника! Скорее!
– Он уже здесь, – сказал рядом Гуго. – Я знал.
И они торопливо вошли: святой отец, герцог франков, за ним придворные, с ними Можер и Вия.
Но Людовик уже не мог покаяться. Зрачки его вспыхнули на миг, увидев распятие в протянутой руке, губы шевельнулись и потянулись кверху, к кресту – последнему, что он успел увидеть в жизни. Священник торопливо забормотал отходную молитву и поднес распятие к самым губам короля. Они коснулись его, прошептали что-то… и застыли навечно вместе с потухшими глазами.
Убрав распятие, священник взглянул на врача. Тот кивнул раз, другой и закрыл королю глаза. Эмма вскрикнула и в беспамятстве упала на начинающее уже остывать тело сына. Карлу стало трудно дышать, он рванул ворот рубахи. Нормандец, скрестив руки на груди, нахмурился. Вия, впившись зубами в пальцы на кулаке, не сводила глаз с мертвого лица короля. Придворные шептались, выглядывали из-за спин впереди стоящих, вставали на цыпочки, пытаясь увидеть, что делается там, на смертном одре. И лишь один Гуго невозмутимо стоял близ изголовья, безучастно глядя на труп. Рядом с ним Роберт. Долго смотрел на неподвижное лицо Людовика, потом поднял глаза на отца… И взгляд сына застыл на холодном, с плотно сжатыми губами, лице герцога франков.
