Вокруг посёлка и в самом посёлке стояли нефтяные вышки, а также, соединённые трубами, баки для нефти. К нашему дому был подведён газ, и мы с Козловым с интересом наблюдали, как горит газ в открытых горелках для освещения.
— Везёт этим чеченам! Тут, на Кавказе, и так тепло. Не то, что у нас в Сибири. А им ещё и газ! — позавидовал Козлов.
На следующий день, к вечеру, к штабу дивизии стали подъезжать, одна за другой, легковые автомашины различных марок. Легковые автомашины сопровождали пограничники на грузовиках.
— Товарищ майор! — обратился ко мне прибежавший писарь. — Вас вызывают в штаб. Там начальство приехало! Кажется сам Лазарь Моисеевич Каганович!
К нашему с Даниловым приходу весь руководящий состав дивизии уже стоял на веранде перед входом в школу. А командир дивизии и комиссар, вместе с приезжими, находились в помещении школы.
Вскоре подполковник Саркисян приказал всем войти. Я постарался войти одним из последних и сел подальше в углу.
Большая комната, у которой длина почти вдвое больше ширины, имела одну дверь в левом углу длинной стены. На противоположной стороне, у трёх окон, стоял артельный стол. К нему был приставлен другой стол, поменьше. Вместе они составляли букву «Т».
Л. М. Каганович, уполномоченный Государственного Комитета Обороны и Член Военного Совета фронта, сидел на председательском месте и рассматривал вошедших. Справа от Кагановича, одетый в чёрную кожанку, сидел генерал-лейтенант И. И. Масленников. Масленников смотрел в бумаги, лежавшие на столе.
Вдоль длинного стола сидели: секретарь ЦК КП(б) Азербайджана Багиров, секретари ЦК КП(б) Грузии и Армении. Все они являлись Членами Военного Совета Закавказского фронта.
В разных местах сидели два генерала и несколько старших офицеров, незнакомых мне.
Руководил совещанием Л. М. Каганович.
— Нас интересует только существо дела, причины массового перехода личного состава 89-й дивизии к немцам. Говорите коротко. Командир дивизии, начинайте. — сказал Член Политбюро ВКП(б) Каганович.
Комдив подполковник Саркисян начал бессвязно говорить «об армянском народе» и его заслугах. О том, что он, Саркисян, не хотел позора для своего народа, про кукурузник и прочее.
Комиссар дивизии и начальник политотдела также оправдывались, ссылаясь на то, что они не могли поверить в случившиеся, сперва должны были уточнить, и прочее в том же духе.
Начальник артиллерии полковник Данилиян сделал вид, что ему ничего не было известно, потому что в артиллерийском полку перебежчиков не было.
Заместитель командира дивизии подполковник Казарян также не сказал ничего вразумительного, похоже было, что он хотел остаться в стороне. По правде говоря, я не ожидал от него, кадрового военного, что он станет «темнить».
— Ну, товарищи Члены Военного Совета, последнему дадим слово начальнику штаба дивизии? — обратился к секретарям республик Каганович.
Секретарь ЦК КП(б) Армении поспешно возразил:
— Я полагаю, что вопрос ясен и незачем терять время. Майор Рогов, за короткое время пребывания в дивизии, не в курсе событий.
Я удивился, что секретарь ЦК КП(б) Армении знает мою фамилию. И мне, как всегда, не хватило выдержки, и я не вытерпел:
— Почему не знаю? Я знаю и могу доложить.
— Конечно, надо выслушать майора. Кстати, он единственный русский из выступающих, — поддержал меня Багиров.
Багиров заметно подражал Сталину в манере говорить, а так же жестам Сталина.
— Пусть говорит, — согласился секретарь ЦК КП(б) Грузии.
— Говорите, Рогов! — разрешил Коганович.
Командующий Северной Группы Войск генерал-лейтенант Масленников за всё время не произнёс ни слова. То ли боялся Кагановича, то ли подчёркивал своё подчинённое положение в отношении такого лица, каким был Коганович, члена Политбюро ЦК ВКП(б) и соратника Сталина.
— Командование дивизии знало о переходе военнослужащих на сторону врага. По крайне мере, с того времени, когда был заколот командир батареи 45 мм пушек 400-го полка, а личный состав батареи исчез. Потери мною указывались в ежедневных оперативных сводках, но оперсводки не шли дальше дивизионного пункта сбора донесений. Копии сводок у меня.
Я подошёл к столу и положил сводки перед Кагановичем.
— Я пытался доложить об этом в штаб армии по телефону, но каждый раз связь «рвалась». Только позавчера мне, наконец, удалось в иносказательной форме доложить о ЧП заместителю начальника штаба армии полковнику Ляскину. А ведь когда перешли к врагу большая часть рот батальона, занимавшего оборону по Тереку, образовалась пустота, которой враг не воспользовался, видимо, случайно. А могло быть иначе…
Подполковник Саркисян бросал на меня сердитые взгляды, не оправдал я его надежд.
— Знаешь, дорогой, ты теперь совсем наш. Мы будем тебя называть не Рогов, а Рогоян! — говорил совсем недавно мне комдив в присутствии штабных работников.
После моего выступления, Каганович сказал-спросил:
— Я думаю, на этом закончим?
Все утвердительно кивнули. Поднялся генерал-лейтенант Масленников:
— Подполковник Саркисян, вы освобождены от должности командира дивизии и поедите со мною. Старший батальонный комиссар Айрепетян и начальник политотдела понижаются в звании и должности и отзываются в распоряжение политуправления. Командовать дивизией временно будет подполковник Казарян. Можете быть свободны, товарищи. Всё.
Все встали и начали выходить. Л. М. Каганович, дойдя до двери, вдруг повернулся и подошёл ко мне:
— Мы надеемся на вас, товарищ Рогов!
После это пожал мне руку. Я стоял и растерянно улыбался.
Вслед за Кагановичем, пожал мне руку и генерал Масленников, сказав:
— Не забывайте, Рогов, что вы в дивизии один.
Что он этим хотел сказать?
Следовавший за Кагановичем генерал-майор, его адъютант, похоже, стал задавать мне вопросы и записывать ответы. Имя? Отчество? С какого года в армии? Военное образование? Партийность? Давно ли на фронте? И тому подобное… И всё это на ходу.
Начальство уехало. А я пожалел Саркисяна. Он был неплохим человеком, и «не заедался», вообще-то. При нём я почувствовал свою силу, как начальник штаба дивизии, Почему? Он не подавлял меня своим авторитетом. Да, жаль человека.
8.6
После отъезда комиссии. Воспоминания о встрече с К. И. Ворошиловым. Как появилось движение «Ворошиловский стрелок»
Когда начальство уехало, батальонный комиссар Данилов воскликнул:
— Теперь жди, начальник штаба, или орден, или полковника! Члены политбюро ЦК ВКП(б) так просто руки не пожимают! Не такое у них положение! Это же соратник Великого Сталина!
Прогноз Данилова не оправдался, как это ни странно, что-то этому помешало. Да, собственно, эти слова прошли мимо моего сердца и ума. Какие-то были у меня сомнения в реальности предсказаний Данилова. Хотя я и знал, что Берия, бывший в то время на Кавказе, и Каганович, своей властью «делали» одних генералами, а других, наоборот, снижали в должности и звании.
— Между прочим, Данилов, это второй Член Политбюро, пожавший мне руку, — с интригующими нотками в голосе, проговорил я.
— Смотри ты! А кто был первый? — живо отреагировал Данилов.
— Маршал Советского Союза Клемент Ефремович Ворошилов, вот кто! Тогда он был проще, просто Наркомвоенмор и носил гимнастёрку с синими петлицами кавалериста без знаков различия.
— Так это было давно…
— Давно, в 1930-м году. Хочешь расскажу? Это было в 1930 году, когда К. Е. Ворошилов приезжал с инспекцией на Дальний Восток, а наша Владивостокская пехотная школа имени 3-его Коминтерна была в Никольск-Уссурийский летних лагерях. Кстати, Никольск-Уссурийск с тех пор стал называться Ворошилов-Уссурийском, в честь Члена Политбюро ЦК ВКП(б), Председателя Реввоенсовета и Наркомвоенмора К. Е. Ворошилова и в связи с его приездом в Дальневосточный край.
Перед курсантами Владивостокской пехотной школы К. Е. Ворошилов выступил на митинге. Митинг проходил на плацу перед передней линейкой, и я хорошо Ворошилова разглядел. А почему он пожал мне руку? Так меня назначил начальник школы дежурным по кухне. Знаешь, как бывает перед приездом начальства? Командование школы утречком, перед приездом Клемента Ефремовича, подменило некоторых курсантов из числа заступивших в наряд вечером, другими, более грамотными и расторопными. Хотя меня и не считали достойным, вообще-то курсантом, по разным причинам, в частности из-за невыдержанности, но в данном случае я оказался тем, кому доверили начальник школы и комиссар, не посрамить честь нашей Владивостокской пехотной школы. Соловую и кухню, конечно, и без меня привели в идеальный порядок. А я только много раз репетировал свой доклад начальству. И, когда Наркомвоенмор вошёл, я не удивление чётко, при отличном строевом виде, доложил ему. А было мне в ту пору только-только восемнадцать лет, и был я самым молодым не только на втором курсе, но и во всей школе!
