Вот тогда, после моего доклада, и пожал мне Ворошилов руку. А приготовлены была в тот день на обед окрошка мясная сборная на холодном хлебном квасе, стояла жара! А ещё биточки мясные с рисовым гарниром и компот из консервированных абрикосов. Клемент Ефремович поинтересовался, а всегда ли так кормят курсантов или только по случаю его приезда?
После посещения столовой, Ворошилов пошёл к лошадям, кавалерист же!
Но это не всё, товарищ Данилов. Через несколько дней наша школа инспектировалась по стрельбе. И подвело школу одно упражнение для станковых пулемётов. Мишень — батальонная пушка, а дистанция 1200 метров! Это упражнение не выполнил ни один из выделенных для стрельбы курсантов, был порывистый ветер. Тогда Ворошилов разрешил дополнительно отстрелять любым, по выбору начальника школы, курсантам. Начальник школы Филатов Пётр Михайлович, выбрал меня и курсанта Ивана Ефременко. И я, представь себе, выполнил упражнение на отлично! Да и повезло мне, к вечеру ветер стих. Ефременко выполнил упражнение на хорошо. Конечно, Ворошилов похвалил меня.
— Представляю, как тебя вознесли, — сказал комиссар.
— Нет, не угадал ты. Но, перестали склонять. А за что склоняли, не хочется и говорить. Знаешь ведь. Что я беспартийный?! А самое главное, иначе я бы и не стал рассказывать. Мало ли кого может человек видеть где-нибудь на собрании или докладывать по службе, чем тут хвастать! Короче, опять мне повезло. Хотя, думаю, не обошлось без направляющей руки начальника школы Филатова.
Ночью, после стрельбы, меня вызвали к начальнику учебного отдела школы, Успенскому, старому офицеру, участнику войны аж с Японией в 1904–1905 годах. Тот сказал, что я назначаюсь в помощь Наркомвоенмору, по его личному указанию, который будет завтра проводить стрельбы высшего командного состава ОКДВА (Особого Краснознамённого Дальневосточного Военного Округа) на Барановском полигоне. Мне нужно было прибыть туда к 9 часам утра с запасом «затыкашек», которые уже подготовили наши оружейники. Затыкашки — это деревянные колышки, которыми в то время затыкали пробоины в мишенях. В моё распоряжение выделялась двуколка, а за повозочного-кучера мне разрешалось взять любого курсанта из моего взвода. Взял я с собой курсанта Ефима Коваленко. Выехали мы затемно. Не дай бог опоздать! Хотя до места проведения стрельб было не более десяти километров.
Когда прибыл Нарком, я доложил ему о своём прибытии. То есть собирался доложить, да Нарком не дал, сразу подав мне руку. А потом объяснил мне, что после того, как он осмотрит очередную мишень и подсчитает очки, я должен заткнуть пробоины. Он меня ободрил: «Не стесняйся, будь поближе ко мне, помогай подсчитывать».
Началась стрельба. Пока стреляли, Ворошилов расспрашивал меня: кто я, где родители, сколько мне лет, сколько лет учился и так далее.
Расспросил он меня и о школе. О том, как мне нравятся командиры и преподаватели. Я сказал, что командиры очень хорошие, особенно наш курсовой командир Худоногов Дмитрий Григорьевич и командир роты Паденко. Конечно, были некоторые, которые… Да не стал я с ним об этом говорить.
К. Е. Ворошилов был очень простым в обращении. Иногда, слишком. А вот с «ромбочами», командирами носящими в петлицах по одному (комбриг), два (комдив), три (комкор) ромба, обращался ну точно так, как наш курсовой командир с нами, курсантами. Но наш Худоногов не называл нас на «ты», а Ворошилов обращался с ними запросто на «ты», не чурался и матов! Стрелявшие из ручного оружия большие начальники вели себя, иногда, точнёхонько как и мы, курсанты. Так же оправдывались, когда кто плохо стрельнул. Запомнился мне заместитель В. К. Блюхера по авиации, у него было в петлицах по три ромба, который плохо стрельнул и стал оправдываться, что наган плохо пристрелян. Ворошилов взял у авиатора наган и выстрелял семь патронов в новую мишень. Стреляли по мишени № 5, дистанция 25 метров. Нарком выбил рекордное количество очков. Я хорошо помню расположение пробоин. Большая часть располагалась в середине мишени, а часть — немного вправо вверх.
Конечно, авиатор получил выговор сильнейший, да ещё с этим самым, в добавок. Мишень, в которую стрелял нарком, сняли, а через день её поместили в армейской газете «Тревога» с призывом — «Стреляй так, как стреляет нарком Ворошилов». Потом эту мишень воспроизвели в «Красной Звезде», и политработники организовали движение отличных стрелков, которые стали называться «ворошиловскими стрелками», появился значок «Ворошиловский стрелок».
Вот так, товарищ Данилов, — закончил я рассказ.
Должен сказать, что я о многом умолчал, рассказывая эту историю Данилову. Дело в том, что я в момент приезда Наркомвоенмора К. Е. Ворошилова во Владивостокскую пехотную школу, находился там на птичьих правах. Ещё весной 1930 года, я был исключён из комсомола, с предложением исключить меня из школы красных командиров. Причина? Ещё при поступлении в ВПШ, против моего зачисления высказался комиссар Тихоокеанской дивизии, член приёмной комиссии. Ему не понравилось, что у меня сына пропавшего во время Первой мировой войны солдата, воспитанного в бедной крестьянской семье, вдовой с двумя детьми на руках, моей сестрой и мной, оказалось очень высокое, по тем временам образование, 8 классов. Объяснение, что я любил учиться. Что зимой в избе было холодно, а в школе тепло, не принимались во внимание. Защитил меня тогдашний секретарь комсомольской организации школы. Я уже был комсомольцем, рабочим, отработал год на шахте откатчиком, а затем работал плотником. То есть с социальной точки зрения, абсолютно идеален. Но вот весной на меня поступило заявление от моего приятеля, которого я брал с собой на побывки к матери в наше село. Я родился в селе Угловое под Владивостоком и на каникулы уезжал домой. Многим курсантам ехать было некуда, поэтому я брал приятеля с собой. Что произошло. На каникулах, я искренне веря в правильность создания колхозов, посетовал при приятеле, что как-то по другому надо агитировать в колхозы. Например, направить в деревни наших курсантов, они там пообщались бы с молодёжью, подружились, а те, воздействовали на своих родителей в пользу колхозов. А на весенней побывке дома произошло следующее. К моей матери пришёл мужчина, старший кассир расположенной недалеко железнодорожной станции Угольная и стал упрашивать продать сено на корм его коровам. Сразу говорю, что жил он гораздо лучше матери. У нас действительно был небольшой запас сена. Я постарался летом. И при продаже части его, нашей единственной корове корма должно было хватить. А я очень хотел иметь часы! Я уговорил мать. И вот на комсомольском собрании я оказался сыном спекулянтки, которая в трудное для рабочего время, обобрала его. Кроме того я высказал сомнение в правильности агитационной политики партии по поводу совхозов. Решил, что партия не знает, а я знаю, как вести агитацию. Словом в школу красных командиров пробрался враг.
Уже после войны я случайно встретился с бывшим приятелем, и спросил его о причинах доноса. Он ответил, что его «попросили».
Отношение ко мне в школе резко изменилось со стороны многих преподавателей, не всех! Да и однокашники, в основном, стали сторониться меня. Все ждали, что меня скоро отчислят. Да и я ждал, но решил, что сам не уйду. Я нервничал, начал огрызаться на замечания. А чего терять. Но меня всё не отчисляли и не отчисляли. И вот, курсанту, исключённому из комсомола, находящегося в ожидании исключения из школы, дают возможность отличиться перед самим К. Е. Ворошиловым. Сделать это, без ведома или указания, начальника школы Петра Михайловича Филатова, было нельзя. Так что, спасибо ему огромное. Он дал мне возможность показать себя. А дальше, оказалось, что я не сплоховал. Так что и подробные расспросы Ворошилова, были скорее всего вызваны просьбой того же Филатова. Как бы то ни было, после моего общения с Ворошиловым, вопрос моего отчисления из школы не поднимался. А вот в комсомоле меня не восстановили. Мне, правда, предложили покаяться перед комсомольской организацией, пообещав восстановление. Но я отказался. Если я был не прав, то те, кто оставил меня учиться в школе, были не правы, меня защищая. То есть, я подставлю их. А если я невиновен, то почему я должен каяться? Так я и остался беспартийным.
8.7
После отъезда комиссии. Дела в дивизии
После отъезда Кагановича и сопровождающих его лиц, подполковник Казарян отдал необходимые распоряжения майору Исаханяну, а потом, вместе со мною и Даниловым, отправился в наш барак. Я, вскоре, сблизился с Казаряном, но его позиции лавирования не забыл.
Казарян твёрдо знал, что плетью обуха не перешибёшь, и относился к тому типу людей, которые могут сработаться с любым начальником. А зачем лезть на рожон, пусть он трижды грубиян и дурак? Он командир, и я обязан ему подчиняться. Так требует устав. Требования дисциплины обязывают, старшие начальники обязывают. И если ты будешь ерепениться, то ты и будешь виноват, хотя и поступаешь для пользы дела. При этом Казарян вовсе не был подхалимом.
