Дело в том, что эстрада до сих пор — запущенный участок советского искусства. И потому эстрадный драматург, по мнению наших литературных вельмож, человек второго сорта. Этот неписанный закон я до сих пор чувствую на себе.
При всем этом у меня очень скверный характер: я не умею подлаживаться и приспосабливаться. Во времена владычества РАПП’а я не раз высказывался против рапповских установок в области эстрады. И меня решили ликвидировать. В 29 году в Ленинграде, где я тогда жил и работал, организовалось т. н. ОСЭ (общество советской эстрады). Свою деятельность ОСЭ начало борьбой с «ядовщиной».
Видя, что силы неравны, что меня могут угробить, я уехал в Москву. В мое отсутствие, за неимением Ядова, ОСЭ ликвидировало эстраду вообще, а затем самоликвидировалось.
Но в Москве я не спасся. Рапповцы устроили мой «творческий вечер», на котором разгромили меня в пух и прах, причислив к лику классовых врагов. При этом один из ораторов с циничной откровенностью заявил: Ядова надо ликвидировать, так как из-за таких, как он, нас (т. е. рапповцев) на эстраде не исполняют.
Этот «творческий вечер» стоил мне кровоизлияния в мозг, к счастью, легкого. Вызванный врач настаивал на немедленном помещении меня в больницу. Но как не члена профсоюза (мне было отказано в приеме), меня ни одна больница не брала. Рапповский секретариат тогдашнего Всероскомдрама отказался мне в этом помочь. Гибель казалась неизбежной. Тогда жена обратилась с письмом к тов. Сталину с просьбой помочь ее мужу выздороветь. И немедленно из секретариата тов. Сталина последовало распоряжение о предоставлении мне всех видов лечения. Меня положили в больницу, и я был спасен.
Постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 32 года разогнало рапповских бандитов. (…) Но меня не оставляли в покое.
…Андрей Януарович! Мне только 55 лет. Хочется еще жить и работать. Тяжело и больно сознавать, что Литфонд превращается в кормушку для многих бездельников, а мне, старому писателю, отказывают в праве на отдых и лечение. Я хочу только одного: восстановить свое здоровье и трудоспособность настолько, чтоб по мере сил быть полезным дорогой Родине. Помогите мне в этом, Андрей Януарович!
Все справки обо мне может дать тов. Хесин, директор Управления по охране авторских прав. Тел. В-1-35-87. Я. Давыдов-Ядов, Москва. 16.4.40.
Реакция партийного бонзы осталась неизвестной, а вскоре автор гениальных жанровых вещей тихо скончался в своей коммунальной квартире в районе Бауманской улицы в Москве и был похоронен в колумбарии Нового Донского кладбища. Сейчас могила его заброшена, фото давно отвалилось, плита просела и не разобрать даже год смерти: то ли 1940-й, а то ли 1942-й. Человека давно нет, а песни его живут.
Звезды НЭПа
Период смены экономической политики отмечен появлением большого количества новых заметных имен на эстраде.
Леонид Утесов, Изабелла Юрьева, Николай Смирнов-Сокольский, Тамара Церетели, Вадим Козин приобретают широкую известность именно в конце 20-х.
Потрясающим успехом пользовались романсы в исполнении бывшей звезды кабаре «Летучая мышь» Лидии Николаевны Колумбовой:
Восемнадцати лет КоломбинаРасцвела точно маковый цвет…
Ей в спину дышали молодые «звездочки» Тамара Церетели, Изабелла Юрьева, Кэто Джапаридзе, Рина Терьян, Екатерина Юровская, Мария Наровская и Клавдия Шульженко.
«Я впервые выступила в Ленинграде, в Мариинском оперном, в 29-м. В концерте ко Дню печати. Пока шла из-за кулис на сцену, дрожала как заячий хвост. А спела — и такие грянули аплодисменты, что даже запомнила, что на „бис“ вызывали трижды. С того момента и посыпались предложения выступать… И вскоре зритель пошел уже „на Шульженко“. Что же я пела?…Любимую „Челиту“, „мою личную хабанеру“, потом „Записку“, конечно же, буржуазные „Кирпичики“…» — вспоминала Клавдия Ивановна Шульженко (1906–1984).
Вообще репертуар будущих советских «суперстарс» был на рассвете их славы очень разным и не всегда идеологически верным.
Вадим Алексеевич Козин.
В концертной программе молодого Вадима Алексеевича Козина (1905–1994) пользовалась особой популярностью «Песня беспризорников», написанная Евсеем Дарским. Ее иногда поют и сегодня:
Кыш, вы, шкеты, под вагоны,Кондуктор сцапает вас враз,А едем мы от сажи черные,А поезд мчит Москва — Кавказ…
Николай Павлович Смирнов-Сокольский (1898–1962), начинавший карьеру «рваного» еще до революции, прикрываясь псевдонимом суперпопулярного тогда Сергея Сокольского, после 1917 года попытался перестроить репертуар, но звучало все по-прежнему в духе старого шантана:
Клавочка служила в МПК.Клавочка работала слегка.Юбочка не детская, барышня советскаяПолучала карточку литер «А».
Все любят Клавочку,Все просят справочку,На исходящих Клавочка сидит,С утра до вечера ей делать нечего,И стул под Клавой жалобно трещит…
В дальнейшем в Клаву влюбляется «спец» из Губпромкома, после чего следует ожидаемая развязка:
Спец проворовался, на Чеку нарвалсяИ в Бутырку прямо угодил…
Старое и новое соединялось в причудливых сочетаниях. Например, журнал «Цирк и эстрада» (1928 г.) приводит курьезный список вещей из репертуара некоего артиста В.: «К станкам», «Уголок Пикадилли», «17-й год», «Гитара, песни и вино», «Пали цепи», «В угаре» и т. д.
Порой желание идти в ногу с жизнью нередко выглядело слишком прямолинейно, даже фальшиво. Подобное приводило к появлению цыганского романса «А сердце-то в партию тянет» на мотив известного жестокого романса.
Говоря о звездах НЭПа невозможно забыть о кумире двух столиц, куплетисте Василии Васильевиче Гущинском (1893–1940). Он начал карьеру на сцене в «босяцком жанре» еще до 1917 года и к началу НЭПа, почитался одним из корифеев.
Куплетист Василий Гущинский. Петроград, 1920-е годы.
Вот как описывает его концерт в Петрограде В. С. Поляков.
«1924 год. НЭП. Игорные клубы, многочисленные лото, рестораны с цыганами, эстрадные дивертисменты, в которых обязательные танго апашей и надрывные песенки о муках любви…
Стены домов и заборы заклеены афишами и плакатами, с которых вам улыбаются полуодетые красавицы, приглашающие в кабаре, концерты и кинотеатры.
А на плакате у входа в кинотеатр — смешной человек с всклокоченной рыжей шевелюрой, с большим носом, на котором примостилась комичная бородавка. Он в отрепьях, заменяющих ему костюм, с красным шарфом на шее, а в петлице того, что когда-то было пиджаком, — белая хризантема. В глазах притаилась смешинка. А под портретом подпись: „Вас. Вас. Гущинский“. Он выступал в так называемом тогда „рваном жанре“, в образе босяка, люмпена и был всеобщим любимцем.
В те дни залы театров и кинотеатров были заполнены разношерстными зрителями. Здесь были и хозяева магазинов, и респектабельные адвокаты, представители существовавшей тогда еще буржуазии. Здесь были и рабочие, и жители пригородных районов, они занимали балконы, галерку…
Конферансье объявляет: „Только три слова: Василий Васильевич Гущинский!“
И гром аплодисментов.
На сцене темно. Звучит музыка. Оркестр исполняет „Из-за острова на стрежень“. В свете прожекторов из боковой кулисы „выплывает“ лодка, на борту которой написано: „Маруся“. В лодке стоит знакомый всем зрителям босяк в лохмотьях, с изорванным зонтиком в руке. Лодка причаливает к рампе. Гусинский поет свою всегдашнюю песенку:
Мура, Маруся Климова!Мура, прими любимого.Мура, не будьте дура,Ловите шанс,Гущинский вам дает аванс…
И опять — овации в зале.
Он сходит с лодки „на берег“. Стоит и смотрит на публику. И в хитрых глазах искрятся смешинки. Стоит и молчит…
„Что-то он задумал! Что-то он сейчас сказанет… Пора, Вася!“ — думали зрители и аплодировали его паузам.
Вдруг, как бы что-то вспомнив, он ударял себя ладонью по лбу, и из головы шел дым. Тогда он, играя зонтиком, ударял концом зонтика об пол, тот неожиданно стрелял, Гущинский пугался, хватался рукой за сердце, и сердце зажигалось под лохмотьями „элегантного“ костюма.
Так начиналось его выступление.
…Он привнес в „рваный жанр“ клоунаду, эксцентрику, оснастил номера интересным комическим реквизитом. Был у него номер, в котором он выезжал на тележке в образе нищего. Подобных нищих в те годы было множество. Эти симулянты спекулировали на уродстве. Они рыдали, причитали и даже угрожали прохожим. Существовал „трест нищих“, который за определенную плату распределял места на улицах.
