Это, разумеется, тоже было вранье. Ни в каком я не в порядке. И, сидя в метро, не могу сдержать слез. Тяжелые капли текут по лицу, падая на джинсы и расплываясь большими мокрыми пятнами. Пассажиры глазеют на меня, но мне плевать. Какая разница? Самое большое в жизни унижение я уже пережила — что мне любопытство каких-то незнакомых людей?
Какая же я дура. Какая дура!
Вообразила, что мы родственные души.
Конечно, никакого родства нет и не было.
Конечно, я вовсе его не интересовала.
Конечно, он никогда меня не любил.
Очередной приступ боли скручивает меня с такой силой, что я принимаюсь лихорадочно нашаривать бумажный носовой платок.
— Не расстраивайтесь, дорогая, — советует сидящая слева полная дама в широком платье, разрисованном ананасами. — Не стоит он того! Лучше поезжайте домой, умойтесь, выпейте чашечку чаю погорячее…
— Откуда вы знаете, что она плачет из-за мужчины? — запальчиво вскидывается женщина в темном костюме. — Какой банальный, антифеминистский взгляд на проблему! Да ее могло расстроить все, что угодно! Грустная музыка, строка стихотворения, голод в бедных странах, политическая ситуация на Ближнем Востоке. — Она выжидающе смотрит на меня.
— Честно говоря, я плачу из-за мужчины, — признаюсь я.
Поезд останавливается. Женщина в темном костюме выразительно закатывает глаза к потолку и выходит. Дама с ананасами в свою очередь возносит взор вверх.
— Голод! — презрительно повторяет она, и я, даже в своем раздавленном состоянии, не могу не хихикнуть. — Не волнуйтесь, деточка. — Она гладит меня по плечу, пока я безуспешно стараюсь осушить слезы. — Нет лучшего средства, чем крепкий чаек с шоколадными конфетами. Да еще неплохо потолковать по душам с мамочкой. У вас ведь есть мамочка?
— Да… но мы с ней в ссоре, — бормочу я.
— Ну, тогда с папой.
Я угрюмо мотаю головой.
— А… а как насчет лучшей подруги? У вас наверняка есть лучшая подруга, — участливо напоминает ананасовая дама.
— Есть. Есть лучшая подруга, — шмыгаю я носом. — Но ей только что сообщили по национальному телевидению, что я предаюсь тайным лесбийским фантазиям с ее участием.
Ананасовая дама молча смотрит на меня.
— Значит, только чаи, — заключает она, правда, уже не столь убежденно. — И… и удачи, дорогая.
Я медленно бреду от станции метро. Добравшись до угла, останавливаюсь, вытираю лицо и несколько раз глубоко вздыхаю. Боль в груди чуточку ослабела, вытесненная нервной дрожью.
Как я посмотрю Лиззи в глаза после того, что наговорил Джек? Как?!
Я знаю Лиззи много лет. И она не раз заставала меня в неловких ситуациях. Но даже самая неприятная несравнима с теперешней.
Это куда хуже, чем в тот раз, когда меня вырвало в ванной ее родителей. Куда хуже, чем тогда, когда она увидела, как я целую свое отражение в зеркале и чувственно воркую: «О, беби». И куда, куда хуже, чем в тот момент, когда она поймала меня за сочинением валентинки мистеру Блейку, нашему учителю математики.
Вопреки всякой логике я надеюсь, что она вдруг неожиданно решила уехать на денек-другой. Но едва открываю дверь, она выходит из кухни в прихожую. И на ее лице можно прочитать все и сразу. Лиззи полностью выбита из колеи.
Значит, вот оно как. Джек не только меня предал. Он еще и восстановил против меня мою лучшую подругу. Теперь между мной и Лиззи никогда уже не будет как прежде. Совсем как в «Когда Гарри встретил Салли». Секс встал на пути наших отношений, и теперь мы больше не подруги. Потому что хотим спать вместе.
Нет. Вычеркни это. Мы вовсе не хотим вместе спать. Мы хотим…. Нет, дело в том, что мы не хотим…
А, брось. Все равно. Ничего тут хорошего нет.
— О! — восклицает Лиззи, глядя в пол. — Господи… э… привет, Эмма.
— Привет, — выдавливаю я. — Решила пойти домой. Офис… там… просто кошмар творится…
Последнее слово я проглатываю. Молчание продолжается несколько минуг, становясь почти что непереносимым.
— Значит… значит, ты все видела, — начинаю я.
— Видела, — кивает Лиззи, не поднимая головы. — И… — Она откашливается. — Я только хотела сказать: если попросишь, чтобы я переехала, это твое право.
Огромный комок стоит в горле, мешая дышать. Так я и знала. Мы дружили двадцать один год, и вот теперь все кончено. Один крохотный секрет выплыл наружу, и теперь мы чужие люди.
— Не важно, — шепчу я, боясь заплакать. — Я сама перееду.
— Нет, я, — смущенно лепечет Лиззи. — Ты ни в чем не виновата, Эмма. Это я… я тебя провоцировала.
— Ты? На что это ты меня провоцировала? Лиззи, все это чистый вздор.
— Ничего подобного, — убито вздыхает она. — Я чувствую себя ужасно. Настоящей преступницей. Просто никогда не понимала, что ты испытываешь… подобные чувства.
— Да ничего я не испытываю!
— Теперь я все ясно вижу! Я разгуливала по квартире полуголой. Неудивительно, что ты мучилась!
— Не мучилась я! Лиззи, я не лесбиянка.
— Значит, бисексуалка? Это еще называется «мульти-ориентация». В зависимости от того, какой термин тебе нравится больше.
— И не бисексуалка. Или «мульти…» как там ее.
— Эмма, пожалуйста! — просит Лиззи, схватив меня за руку. — Не нужно стыдиться своей сексуальности. Даю слово, я всегда буду рядом и поддержу тебя в любом случае, какой бы выбор ты ни сделала.
— Лиззи, я не бисексуалка! — кричу я. — И не нуждаюсь в поддержке. Подумаешь, какой-то сон! Ясно тебе? Сон! Не фантазия. Не мечта. Не видение. Что-то вроде идиотского кошмара, который от меня не зависел, но это не означает, что я лесбиянка, не означает, что я влюблена в тебя, и вообще ничего не означает.
— О… — Снова молчание, Лиззи явно растерялась. — Ну… тогда… Я думала… это было… словом, ты понимаешь. — Она снова откашливается. — Что ты хотела…
— Нет. Я видела сон. Один-единственный идиотский сон.
— Ладно.
Далее — длинная пауза, во время которой Лиззи пристально изучает свои ногти, а я — пряжку на часах.
— Так мы действительно… — начинает Лиззи.
О Боже.
— Что-то вроде, — признаюсь я.
— И… и как я тебе показалась?
У меня отваливается челюсть.
— Ты о чем?
— Ну… во сне. — Она смотрит прямо на меня. На щеках полыхают красные пятна. — Я на что-то годилась?
— Лиззи… — начинаю я, мучительно морщась.
— Я была настоящим дерьмом, верно? Настоящим дерьмом! Так я и знала!
— Нет, конечно, нет! — уверяю я. — Ты была… ты была просто…
Поверить невозможно, что я вполне серьезно рассуждаю о сексуальных доблестях своей лучшей подруги в лесбийском сне.
— Послушай, нельзя ли оставить эту тему? Мне и без того сегодня досталось.
— О Боже, конечно! — покаянно кивает Лиззи. — Прости, Эмма. Должно быть, ты чувствуешь себя…
— …целиком и полностью втоптанной в грязь, униженной и преданной, — заканчиваю я, пытаясь улыбнуться. — Да, ты, можно сказать, попала в самую точку.
— Значит, кто-то из офиса видел передачу? — сочувственно спрашивает Лиззи.
— Кто-то? — Я круто разворачиваюсь. — Лиззи, ты что, не помнишь? Я ведь не зря просила тебя записать интервью на видео! Спроси лучше, кто его не видел? И все поняли, кого Джек имел в виду! И все смеялись надо мной. А мне хотелось только свернуться клубочком и умереть…
— Кошмар, — ужасается Лиззи. — Неужели?
— Это было ужасно! — Я закрываю глаза в новом приступе горчайшей обиды. — Мне еще никогда не было так стыдно. Словно меня выставили… голой перед всем светом. И теперь весь свет знает, что я нахожу стринги неудобными, что я не занимаюсь кикбоксингом, что никогда не читала Диккенса. — Голос дрожит все сильнее, и тут я, неожиданно для себя, громко всхлипываю. — О Боже, Лиззи! Ты была права. Я чувствую себя такой… словом, полной дурой. Он вправду использовал меня, с самого начала. И никогда мной не интересовался. Я… я была для него просто средством исследования рынка.
— Но ты не можешь этого знать! — с досадой восклицает она.
— Знаю! Конечно, знаю. Поэтому его и захватила моя жизнь. Поэтому он и ловил каждое мое слово. Не потому, что любил меня. Просто сообразил, что его покупатель, на которого он хочет ориентироваться, здесь, прямо под носом. Та самая обычная, ничем не примечательная девушка с улицы рядом. При других обстоятельствах он и не посмотрел бы на нее! — Я прерывисто всхлипываю. — Ведь как он описал меня в интервью! Как заурядную серость!
— Вранье! — свирепо шипит Лиззи. — Ты не серость!
— Именно серость. Обыкновенное ничтожество. И я оказалась так глупа, что ему поверила. Искренне поверила, что Джек меня любит. Ну… не совсем любит. — Я чувствую, что краснею. — Ну… понимаешь, испытывает ко мне то же, что я — к нему.
— Понимаю, — кивает Лиззи с таким видом, словно вот-вот заплачет сама. — Ты… в самом деле… его…
