тобой? Мы с тобой не творим всякие глупости?
— В смысле? — удивился Лаголев.
Вместо ответа рука жены нырнула к его животу.
— Ах, в этом смысле!
Не давая Натке завладеть частью тела, Лаголев повалил ее на спину. В темноте едва-едва угадывались белки глаз и улыбка. Впрочем, глупости пришлось отложить. В дверь комнаты стукнул, а затем открыл и просунул голову Игорь.
— Мам, пап.
Лаголев вспушил одеяло. Где Натка? Нет Натки. В стороне твоя мамка, сынок. Ничего такого не делала. То есть, мы не делали, хотя, может, и собирались. Спать собирались да не собрались. Он кашлянул.
— Что случилось?
— Вам надо на это посмотреть, — сказал Игорь.
Глаза — с монеты в пять царских копеек.
— А яснее? — спросила, выглядывая, Натка.
— Остров, кажется, вырос!
Остров действительно вырос. От своей ниши он протянулся полосой на всю длину подоконника, занимая теперь едва ли не четверть всей кухни. Стоило только Лаголеву шагнуть к столу, как тепло накрыло его с головой.
— Видишь? — заулыбался сын.
Набросившая халат Натка встала у кухонной тумбы.
— Сантиметров тридцать не хватает, — сказала она, стукнув по полу босой ступней.
Лаголев почесал затылок и оглядел кухню.
— Не, ребята, вы как хотите, а пора делать перестановку. Стол, похоже, сюда уже не вписывается.
8
В человеке, который, подобрав ноги, сидел на асфальте в прорехе между домами и просил подаяние, Лаголев старинного друга узнал с большим трудом. Федька Шишлов зарос, подурнел, обзавелся свирепой бородой и шрамом через всю щеку. Одет он был в серый вязаный, расползающийся, в многочисленных катышках свитер и в брезентовые штаны, испачканные коричневой краской. Ботинки от полной гибели удерживали мотки скотча. Ногти на грязных, морщинистых пальцах были обкусаны и оббиты до черноты. Смотреть на него без содрогания было невозможно.
— Подайте копеечку!
Лаголев сыпнул в чужую ладонь мелочи, прошел шагов двадцать и вернулся.
— Федька?
Старинный друг сморщился, сжался, словно Лаголев не вопрос задал, а шарахнул камнем по плечу.
— Не-не.
— Как «не»?
— Ошиблись вы.
— Это я, Саня Лаголев. Био-Шурик.
Федька все же глянул искоса. На лице его вместе с узнаванием отразилось небывалое облегчение.
— Саня?
— Ну!
Шишлов зареготал и заперхал, выражая свою радость. Ладони его несколько раз ударили по коленям.
— А я думал… — он махнул рукой куда-то в сторону перекрестка. — А тут ты! Это ж встреча какая! Обязательно обмыть надо. Ты, я смотрю, при «бабках».
— Есть немного.
— Все! — Федька принялся подниматься. — Покупаем «пузырек» и отмечаем! Но за твой счет, усек? Я, видишь, на мели.
Он ожесточенно поскреб ребра через свитер.
— Я не пью, — сказал Лаголев.
— А я пью! — заявил Шишлов. — Мне в жизни без алкоголя нельзя. Мне жизнь запивать надо. — Он уцепил друга за рукав. — Так как насчет «пузыря»?
— Может, пива?
Федька сморщил физиономию, но затем одобрил и это предложение. Стало заметно, что у него здорово не хватает зубов.
— Можно и пива, — улыбнулся он, почесав горло под бородой. — С этого начинать даже предпочтительнее. По-научному. Градус должен только повышаться.
— Тогда жди, — сказал Лаголев.
Он решил спасти друга.
— Само собой, Саня! — Шишлов переступил с ноги на ногу и поднял руку со сжатым кулаком, выражая солидарность походу Лаголева в магазин.
Рот фронт.
В магазине Лаголев купил одну банку в ноль тридцать три литра. Не самого дешевого, не самого дорогого. Федька обрадовался подарку, как ребенок, посмотрел лукаво, дернул кольцо, присосался к жестянке. Лаголев смотрел, как он покачивается, вбирая в себя слабоалкогольную жидкость.
— Ф-фу!
Шишлов выдохнул, утер губы рукавом свитера и тут же сплющил опустевшую банку ногой. В руках его появился кулек.
— Оставь, — сказал Лаголев.
— Ну, ты что! — хрипло возразил Федька. — Алюминий!
Он положил жестяную лепешку к трем или четырем соседкам.
— Может, ко мне? — предложил Лаголев.
— Это деловой разговор, — кивнул Шишлов. — Пошли! Только по пути винца купим. Употребляю самый дрянной портвейн. Все полезно, что в рот полезло. И, кстати, тебе выйдет чистая экономия.
— Это уже дома.
— Дома? — Шишлов шмыгнул носом. — А что дома? Жена?
Они медленно пошли по улице. Федька прихрамывал. Жестянки бренчали. На Федькин костюм оглядывались.
— Жена, — сказал Лаголев. — И сын. У тебя же вроде тоже жена была.
— Ушла, — скривился Шишлов и подался ближе к другу: — Веришь, — доверительно сообщил он, — проигрался я в пух и в прах. Машину, квартиру — чуть ли не одним махом. Еще людям остался должен, серьезным людям. Знаешь, сколько?
Лаголев качнул головой. Федька стрельнул глазами по сторонам, словно боялся, что их подслушают.
— Двадцать пять тысяч! — выдохнул он.
— Много, — сказал Лаголев.
— А то! Бегаю вот, скрываюсь. У тебя недельку перекантоваться можно? О тебе, думаю, не знают, мы ж лет семь не контактировали. Пересплю в уголочке на кухне. Или на балконе! — жарко произнес Шишлов. — Сейчас тепло, можно и на балконе.
— У меня нет балкона.
— Жаль.
— Но мы что-нибудь придумаем, — обнадежил Лаголев.
Федька поверил в счастливую свою судьбу.
— Знаешь, — заговорил он, бодро вздергивая ногу при ходьбе, — ты мне «пузырик» в день ставь, и я буду сидеть тихо-тихо. Как таракан. Ну, еще шпротину с хлебом кинешь. Потому что без закуски целый день никак нельзя.
Лаголев улыбнулся.
— Посмотрим.
Вытянулась, прикрылась вдали поворотом Лесная.
— Жуткие, знаешь, люди пошли, — сказал Шишлов обеспокоенно, — видят, что человеку край, что не отыграться ему, и ни гроша за душой, все, говорят, не человек ты уже, а долговая расписка. Сгинь, говорят, со свету.
Лаголев остановился.
— Федор, — взял он друга за плечи, — скоро в твоей жизни все изменится. Это я тебе обещаю. С этого же дня.
Шишлов шмыгнул носом.
— Охотно верю!
— А на счет долга твоего… Не знаю, на работу устроишься да мы поможем…
— А ты, значит, это… Бога за яйца, да?
Лаголев шагнул через дорогу.
— Нет, — сказал он. — Просто у меня есть остров.
Федька пропустил гремящий разболтанными бортами грузовик и заковылял следом.
— Постой, Саня, это что, как у Крузо что ли? Он, твой остров, где, на севере, на юге? Откуда у тебя такие «бабки»? Наследство из-за границы? Или хапнул где-то, что плохо лежит? Ты всегда был головастый!
Он затряс пальцем.
— Придем, увидишь, — сказал Лаголев.
Они зашаркали по тротуару.
— Я бы на теплый остров — с удовольствием, — сказал Шишлов, мимоходом одергивая свитер. — Чтобы солнце и виноградники. Лежишь, винишко попиваешь. Жизнь этого… как его? А! Патриция, во!
— У меня другой остров, — сказал Лаголев.
Родная пятиэтажка засерела облупившимся, траченным дождями фасадом. Старинный друг закрутил косматой, неухоженной головой.
— А где тут ларьки у вас? — нахмурился он. — Ты же мне это,
