его к папе. Папа подбегал к нему и помогал, затем укладывал ягненка на бок и, если это был самец, резал ему мошонку и выдавливал яички. Ягненок жалобно вопил, но потом папа подрезал хвост и прижигал каленым железом. Когда ягненок вскакивал на ноги, Джо должен был подбежать, схватить веревку, отвести ягненка к амбару, открыть дверь и протолкнуть его внутрь, при этом не выпустив оттуда овец. Папа к этому времени уже бежал обратно к Фрэнки.
Труднее всего было схватить веревку. Поначалу ягненок упирался, но, пройдя пару футов, уже слышал блеяние овец и добровольно шел на звук. Чтобы овцы не выскочили, Джо несколько раз с силой ударял по двери амбара, они отходили назад, и он мог протолкнуть ягненка внутрь. На семерых ягнят (а Джо очень, очень радовался тому, что три из них – самки) ушло чуть больше часа. Когда они закончили, папа сказал маме, что мальчики прекрасно справились с работой.
Однако когда в сумерках Джо вышел покормить Фреда и Пэтси, выяснилось, что они не хотят к нему подходить.
– Это плохо, – сказал папа, – потому что нам придется их ловить, а ягнята очень верткие. Порезы надо обработать мазью, иначе мясные мухи найдут эти раны и займутся ими. Ну вот, мальчики, теперь вы знаете, что от скотины одни беды.
Но на следующее утро Фред поджидал Джо в темноте и позволил погладить себя по морде.
В тысяча девятьсот тридцать втором году Уолтер сменил партию. Он сделал это в начале года, хотя республиканцев представлял Рамсейер, а кто представлял демократов – неизвестно. Но Уолтера достал Гувер, хоть он и родился в Вест-Бранч (в любом случае, он переехал в Орегон, когда ему было одиннадцать). Послушать республиканцев в Ашертоне, так он каждый день обедал с фермерами, а потом шел домой и пахал задние сорок акров. Но Гувер учился в Стэнфорде и путешествовал по миру, и Уолтер был уверен, что ни с какими фермерами он никогда не обедал. Потому-то Уолтер и сменил партию.
Розанну это не обрадовало. Их пастор говорил, что среди демократов больше грешников и атеистов, чем среди республиканцев, не говоря уж об ирландских католиках (которые, в отличие от немецких католиков, были безответственными), а это означало, что они не только не обрели спасения, но и не могли его обрести.
– А что мне говорить на службе, если зайдет речь о выборах? – спросила она.
– Ничего не говори.
– Люди догадаются, что что-то не так.
– Много чего не так, и все они это знают. Достаточно посмотреть по сторонам.
По правде говоря, к началу июня все как-то стало лучше. Шли неплохие, пускай и не обильные, дожди, овес рос высоким и зеленым. Взошла кукуруза, и клевер тоже выглядел неплохо. В конце концов, ничего страшного в том, что у них осталось пять овец, семь ягнят, пять молочных коров, две лошади, двадцать поросят (каждый из которых весил уже по сто фунтов) и двадцать пять кур. Дэн Крест платил по четыре цента за яйца и почти столько же за масло, как было до Краха, а мальчики хорошо ухаживали за Пэтси и Фредом. Кажется, им удастся провести электричество по хорошей цене: электрическая компания сообщила Роланду Фредерику, что если его дом подключат, придется подключить еще несколько домов, так что Роланд за все заплатит, а Уолтер выплатит ему свою долю в течение нескольких лет. Ну и, конечно, Розанна уже на четвертом месяце, а ребенок на Хэллоуин был всем по душе: к этому времени кончится сбор урожая, в доме станет уютно, а Лиллиан пойдет в школу вместе с мальчиками. Мать Уолтера считала, что шесть лет – большой перерыв между детьми, и даже сказала об этом, но Розанна помалкивала о случившемся выкидыше, а возможно, даже двух. Засуха, тяжелые времена, но теперь, когда Уолтер стал демократом, ему было не так тоскливо. Из кандидатов ему нравился губернатор Рид из Миссури – он вырос в Сидар-Рапидс и учился в колледже Коу. Он был честным человеком. Блэйн из Висконсина ему не нравился, а Джона Нэнса Гарнера из Техаса он считал слишком напористым. Но все уверждали, что победит Рузвельт, и он не возражал. Уолтер ничего не говорил вслух, ничего не говорил Розанне (может, из суеверных соображений), и это поднимало ему настроение. Разве он когда-либо хранил секрет? Или кто-нибудь, кого он знал? (Наверное, у Фрэнки были свои секреты, если подумать.) У них в семье, в городе и в церкви столько сплетничали, что из всего того, что люди говорили друг о друге, хоть что-то должно было быть правдой. Поэтому Уолтер смотрел на свою жену, детей, урожай и будущее и думал, что в дурных временах, как последние пару лет, одно было хорошо: по сравнению с ними обычные времена казались вполне неплохими, а явный признак обычных времен – хороший дождь.
К первому походу в школу, через день после Дня труда, Лиллиан подготовилась по всем статьям. Конечно же, она аккуратно надела желтое платьице, которое ей сшила мама, и новые башмачки, которые она специально хранила на этот случай, и синий свитер с желтыми цветочками вокруг воротника, который связала бабушка Элизабет. Конечно же, она тщательно расчесала волосы, и мама, которая теперь едва двигалась, настолько она располнела из-за будущего ребенка (Лиллиан считала, что это будет девочка, и решила назвать ее Синди, поскольку на Синдереллу[38] мама вряд ли согласится), заплела ей косы, а она стояла смирно, и сейчас аккуратные, тяжелые косы скользили у нее по спине. Еще она надела шляпку – соломенную, с желтой ленточкой. Фрэнки ушел вперед, но Джоуи шел с ней и показывал ей путь: сначала по дороге к ферме Фредериков, где жили Минни и малышка Лоис (Лиллиан нравилась Лоис, и она любила иногда с ней играть, пускай крошке было всего два года), потом через поля, мимо наполовину развалившегося дома, где жил друг Джоуи, чьего имени Лиллиан не помнила, затем через два забора и по тропинке к школе. Школа располагалась в высоком белом здании с двумя парадными входами, и в
