Глава двадцать вторая
Теперь он знал, для чего внедрился в боевое мусульманское подполье. Знал, почему согласился занять место убитого боевика Ахмеда. Знал, для чего вез в рюкзаке бомбу, обезвредил ее, не избавился от нее после взрыва, привез в Москву, спрятал в шкафу, – и сим-карта и аккумулятор взрывателя лежат на столе.
Все это для того, чтобы убить Керима Вагипова. Повсеместное зло, проникшее в церкви и министерства, на телеканалы и в кремлевские палаты, имело единый центр: подземелье Черного солнца, где царил жестокий карлик, исповедующий культ смерти. Убить Керима Вагипова означало убить смерть. Выбить замковый камень из чудовищного храма смерти, после чего он станет разваливаться и восторжествует жизнь.
Он извлек из шкафа и раскрыл рюкзак с бомбой. Вставил во взрыватель новую сим-карту. Установил на новом, приобретенном мобильнике номер телефона-взрывателя. Вернул на место аккумулятор и застегнул рюкзак. Запихнул его в сумку из крокодиловой кожи и застегнул медный замочек. Дождался позднего вечера и вышел на улицу. Он еще раз попробовал дозвониться до Нинон, но ее телефон был отключен.
Он поймал такси и доехал до Остоженки. Вышел из такси в переулке, оставив водителю сто долларов. Велел ждать, пообещав столько же.
Неся тяжелую сумку, пошел вдоль Остоженки, по которой волнами катился туман и летели размытые водянистые огни. Очертания домов, машин, редких прохожих были расплывчатые, казались золотыми, красными, белыми кляксами, которые перетекали друг в друга.
Серж то удалялся, то приближался к светофору, перед которым останавливались «бентли» и джип охраны. Верил, что в урочный час появится машина тата, который возвращался в свой дворец после ночной казни, или оргии, или черной мессы. Серж был убежден, что таинственная сила, ведущая его по мукам и бедам, спасающая от неминуемой смерти, на этот раз поможет ему убить тата.
Он увидел, как в туманном небе над Остоженкой пронеслись две кометы, оставляя гаснущий ртутный след. Это две ведьмы совершали свой полет над заколдованным городом, и это свидетельствовало о приближении тата.
Серж подошел к светофору, когда загорелся красный свет. В этот момент подкатила великолепная машина с тяжеловесным джипом. Замерла перед светофором. Тонированное стекло стало опускаться, и в нем показалось знакомое лицо, с перламутровой кожей хамелеона, маленькими глазками хищной ящерицы. Керим Вагипов всматривался в небо, желая увидеть летающих ведьм. Красный свет сменился на зеленый, машина стала трогаться, и Серж ловким прыжком подскочил к «бентли», сунул сумку в приоткрытое окно, вдавив внутрь голову тата. Сильными прыжками кинулся прочь, вдоль улицы, заметив, как обе машины заворачивают за угол и у джипа охраны раскрываются двери. Нажал на кнопку телефона, видя, как взрыв раскроил «бентли», словно раскрылись створки черной раковины. В белых вихрях, среди ревущего пламени, возникло два взлетающих тела. Маленькое – Керима Вагипова, со скрюченными ручками и поджатыми ножками. И большое – несуразное, Вавилы, с разведенными врозь руками и ногами. Оба взлетели высоко, под самые крыши. Распались на горящие ломти и обрубки, на хлопья огня, на крохотные светящиеся корпускулы и мерцающую пыль, которая держалась и дрожала в тумане.
Это все, что увидел Серж. Он уже садился в такси и мчался к набережной… и дальше, под ледяную дугу Крымского моста, туда, где зачарованно пылало розовое зарево Кремля.
Глава двадцать третья
Он мчался в такси, опасаясь погони. Запутывал следы, направляя водителя то влево, то вправо. Туман делал город неузнаваемым, отрывал от подножий дома, размыкал над реками мосты. И там, где должен был возвышаться высотный сталинский дом, там брызгал огнями ночной клуб, а на месте Зубовской площади горбился мостик через Яузу. Мимо пролетало золотое облако дыма, и в нем скрывался церковный купол. Его сменял красный размытый мак, и внутри цветка горела реклама ИКЕИ.
Сержу казалось, что после смерти жестокого карлика должно случиться преображение мира. Наступит утро, взойдет солнце, развеется туманная мгла, и по всему городу зацветут липы, забьют фонтаны, распустятся цветочные клумбы. Но промозглый туман становился гуще, и в нем перевертывались дома, кувыркались небоскребы, то уносились в небо, то проваливались в пропасть нескончаемые потоки автомобилей.
Он достал телефон и, не веря в удачу, набрал номер Нинон. И вдруг телефон откликнулся гудками, и голос, узнаваемый, родной, любимый, отозвался:
– Я слушаю вас.
От изумления и счастья Серж не мог вымолвить ни слова, и голос, поощряя его, повторил:
– Я вас слушаю.
В этом голосе были все драгоценные и любимые интонации – тихого смеха, застенчивого обожания, вкрадчивого смирения, – которые так волновали Сержа. Но он успел уловить какую-то новую, целлулоидную ноту, делавшую эти драгоценные, принадлежащие только ему интонации достоянием всех.
– Нинон, это я, Серж.
Теперь замолчала трубка, и Серж испугался, что любимый голос пропадет, канет навсегда в туманном гигантском городе, что он пригрезился ему среди миражей.
– Это я, Серж! – закричал он.
– Серж, как ты меня нашел?
– Искал тебя дни и ночи – и нашел. Я еду к тебе. Как мне тебя найти?
Опять молчание. И голос ее, потускневший, притихший, с чуть слышным испуганным дыханием, произнес:
– Тебе трудно будет меня увидеть. Там охрана, контроль посетителей.
– Плевать на контроль.
Она снова помедлила и сказала:
– При входе скажи охранникам, что ты друг Жана Вертье. И идешь по его рекомендации к Лауре. Это мое имя.
– Говори, куда я должен приехать.
Она назвала адрес дома в Казачьем переулке, у Полянки, и Серж, понимая, что случилось преображение, и злые чары рассеиваются, и опять в расколдованном мире зазвучал любимый голос, погнал такси навстречу своей ненаглядной.
Дом по указанному адресу был трехэтажным особняком, в котором старина совмещалась с кристаллическими структурами, окружавшими стеклянным блеском ампирные балконы и барельефы. Несколько дорогих машин были припаркованы рядом. Виднелись дремлющие водители. Входная дверь была заперта, камеры слежения нацелили черные глазки´, металлическая кнопка была к услугам тех, кто желал войти.
Серж нажал кнопку, и его сквозь стену спросили, что ему нужно.
– Я от Жана Вертье.
Его впустили. Два охранника с гранеными лицами боксеров смотрели на него ледяными глазами, словно выбирали, куда бы ударить. Распорядитель, пухлый, с лицом евнуха, спросил:
– Чего изволите? – И маслянистые глаза его моментально осмотрели Сержа, выставляя оценку его модному пальто, дорогой обуви, изысканной бородке и тому небрежному всплеску руки, которым Серж смахнул с рукава несколько упавших капель.
– Я друг месье Вертье, и он порекомендовал мне нанести визит несравненной Лауре. – Серж произнес это небрежно-веселым тоном баловня, богача и завсегдатая закрытых эротических салонов.
– У месье Вертье превосходный вкус, – ответил распорядитель, медля и вопрошающе глядя на Сержа.
Серж вынул из кармана несколько зеленых купюр и сунул распорядителю так, словно тот оказывал ему одолжение, освобождая от бремени.
– Прошу вас, – пропустил его вперед распорядитель, ведя на второй этаж и останавливаясь перед дверью с цифрой 4. – Если вы захотите заказать ужин, его принесут в кабинет.
Распорядитель мягко отступил. Серж постучал, услышал: «Войдите!» – и вошел.
Его ослепил блеск зеркал. Зеркальными были стены, потолок, трюмо причудливо отражало золоченые канделябры, огромную, под шелковым покрывалом кровать. Все это повторялось многократно, удалялось во все стороны, в бесконечность. И среди блеска разлетающейся галактики стояла Нинон, в бесчисленных, порождающих безумие отражениях. Серж ошеломленно замер, не зная, где она подлинная, доступная, вновь обретенная, а где мнимая, ускользающая, созданная из стекла и блеска, улетающая от него со скоростью света.
Она стояла и улыбалась. На ней был легкий халатик, не закрывавший колен, не застегнутый, так что виднелись грудь, открытый живот, золотистый пушок лобка. На ней были туфли на стеклянных каблуках, из которых выглядывали пальцы с розовым педикюром. Ее волосы были коротко подстрижены, отливали голубоватым серебром, и в них исчезла та пепельная туманная тайна, которая так волновала его. Глаза почти не изменились, все с тем же пленительным зеленым отливом, лишь стали чуть холодней, не излучали, а отражали свет. Кожа стала белей, в ней появилась мраморная ясность и чистота, но исчезло таинственное сияние, которое исходило от нее в темноте, когда Серж просыпался и любовался ее близким лицом.
В комнате стоял чуть слышный аромат дорогих духов, и сквозь это благоухание едва просачивался тот больной плотский запах, который так испугал его в апартаментах Анжелы.
– Здравствуй, Серж. Наконец ты пришел, – сказала она. И голос ее так чудесно, знакомо и нежно позвал его, что он перестал замечать этот пугающий плотский запах, и огромную, почти во всю комнату, кровать, от которой веяло чем-то жестоким и страшным, и зеркальный потолок, в котором эта кровать отражалась. Шагнул к Нинон, закрывая глаза от слепящего блеска, чтобы вновь очутиться в счастливом времени, в той счастливой минуте, с которой они опять станут жить, перелетев через черное безвременье.
