— Зачем этот человек остался в нашем тылу? — медленно, чуть не по слогам, спросил по-немецки Берендт.
Шлейхер шагнул вперед и с угрозой сказал по-русски:
— Господин полковник спрашивает: зачем вы остались в нашем тылу?
— Я уже говорил… — усталым, измученным голосом ответил Евгений.
— Что вы говорили? — все больше свирепея, переспросил Шлейхер.
— Я был ранен.
— Почему он не ушел вслед за своими? — снова спросил Берендт.
Капитан перевел вопрос Хмелеву.
— Я был без сознания. Вы же знаете. И потом, город уже был в ваших руках.
Густав Шлейхер переводил ответы пленного своему шефу, а тот задавал все новые и новые вопросы.
— Какое он получил задание от своего командования? Спрашивайте, Шлейхер, спрашивайте. Быстро! Не давайте ему раздумывать!
И Шлейхер спрашивал.
— Вы разведчик. Это нам известно. Какое задание вы получили от русского чека?
— Я не знаю никакого чека, был без сознания.
Шлейхер переводил ответы пленного, а полковник уже не вслушивался в смысл этих слов. Раскуривая сигарету, он смотрел куда-то мимо Евгения и думал. У него еще вчера возникла одна мысль, от которой он до сих пор никак не мог отделаться.
«А что, если одного из этих пленных… вот хотя бы этого, взять да и отпустить. Пусть идет назад. В свою часть. А в подходящий момент… Это было бы колоссально!»
Но как это сделать? На западе подобные эксперименты ему удавались легко. Там в таких случаях все решали деньги. А тут… Проклятая страна! Видимо, нужно изменить метод. Найти подход к этим русским, подобрать к ним другие ключи. И он, кажется, подобрал один из них.
— Что он сказал, Шлейхер? — после долгого молчания спросил полковник.
— Сказал, что он ничего не помнит. Что был без сознания, когда его взяли в плен.
— Не помнит? Гм-м. Может, он уж и родных своих не помнит? Где живут его родные? Мне нужно знать точный адрес его родителей.
Капитан Шлейхер быстро задал и этот вопрос Евгению. Тот медлил с ответом.
«Зачем им понадобились мои родные? Что они еще задумали?»
— Ну-у? — торопил Шлейхер.
— До войны жили в Гжатске. А где сейчас — не знаю.
— Улица? Дом? Квартира?
Хмелев ответил.
Берендт, склонившись над столом, записал адрес родителей Евгения и вновь спросил:
— Последний раз спрашиваю: с каким заданием он переброшен к нам?
Хмелев молчал. Он не знал, что сказать полковнику. У него уже больше не было сил. От усталости и побоев кружилась голова, подкашивались ноги.
— Я не знаю. Не знаю… — выдавил он из себя. Услышав перевод этих слов, Берендт презрительно посмотрел на Хмелева, сказал:
— Хорошо. Если он не хочет отвечать… его расстреляют.
Шлейхер перевел. Но Евгений не сразу понял, о чем идет речь. Потом, когда до его сознания дошел смысл сказанного; он с ужасом посмотрел на полковника.
— Рас-стре-ляют? Кого? — с трудом выговорил он.
— Вас, господин Хмелев, — услышал он голос Шлейхера.
— За что? Я вам ничего не сделал плохого.
— Но вы и хорошего ничего не сделали, господин Хмелев, — хитро прищурившись, проговорил Берендт.
— Я… я не понимаю…
Но тут, видно, терпение полковника лопнуло. Хмелева вытолкнули из кабинета и под охраной двух автоматчиков повели за город.
5
Сегодня Вебер встал позже обычного. Вчера они с генералом Мизенбахом очень поздно вернулись от фельдмаршала фон Клюге. Поэтому в это утро обер-лейтенант позволил себе лишний час поваляться в постели.
Теперь он сидел за столом в нижней рубашке и пил утренний кофе. Кончая завтрак, Вебер вдруг услышал русскую песню:
За дальнею околицей, за молодыми вязамиМы с милым, расставался, клялись в любви своей.И было три свидетеля: река голубоглазая,Березонька пушистая да звонкий соловей.
Обер-лейтенант не понимал слов этой песни, но голос, мелодия… Они сразу те привлекли его внимание, заставили прислушаться.
— Слушай, Адольф, кто это поет там, за стеной?
— Русская фройляйн, господин обер-лейтенант, — пришивая пуговицу к офицерскому кителю, ответил Бруннер.
— Но ведь она, кажется, была больна?
— Очевидно, ей стало лучше.
— Наверное, уродина какая-нибудь, а голос ничего, приятный.
— Она и сама…
— Красива?
— Даже очень, господин обер-лейтенант. Я таких красавиц никогда не видел.
— Вот как? Так что же ты молчал до сих пор, пройдоха? Или, может, для себя бережешь, а?
— Что вы, господин обер-лейтенант. Я для нее не пара, а потом… У меня жена есть.
— Жена-а? — Вебер громко расхохотался. Он сейчас смотрел на Бруннера так, как смотрел бы на человека, свалившегося с луны. — Да ты чудак, Адольф. И у меня есть жена. Ну и что из этого?
Бруннер неопределенно пожал плечами.
— Китель, фуражку! Быстро!
Адольф наскоро закрепил нитку, перекусил ее зубами и, поднявшись со стула, помог Веберу надеть китель. Застегнувшись на все пуговицы, обер-лейтенант подошел к зеркалу и стал внимательно смотреть на свое отображение. Выхоленное лицо, пышная шевелюра. Только рот великоват. Обер-лейтенант остался доволен собой. Черт с ним, с этим большим ртом. Настоящая девушка не обратит внимания на эту мелочь. Прежде всего ей бросится в глаза его офицерский мундир. Да, да, он знает, что женщинам нравятся офицеры.
— Адольф, дай духи. Самые лучшие.
Бруннер подал флакон французских духов. Вебер открыл пробку, понюхал.
— Прима! — сказал обер-лейтенант и стал из пульверизатора поливать себя духами.
А из-за стены, из соседней комнаты, доносилось:
И стройная березонька поникла, оголенная,Замерзла речка синяя, соловушка пропал.
Передав флакон Бруннеру, Вебер направился к двери. В коридорчике он остановился, послушал еще немного мелодию песни и без стука вошел в комнату Ермаковых.
Перед большим трюмо, спиной к двери, стояла молодая, стройная девушка в белоснежном платье и, причесывая свои пышные, светло-золотистые волосы, пела:
Промчатся вьюги зимние, минуют дни суровые,И все кругом наполнится веселою весной,И стройная березонька листву оденет новую,И запоет соловушка над синею рекой.
— О-о-о, фройляйн, вы очаровательны! — после долгого молчания по-немецки воскликнул Вебер.
Наташа вздрогнула и, обернувшись, испуганно посмотрела на него большими голубыми глазами.
«Боже мой, как она красива! — между тем думал Вебер. — А я, дурак, жил с ней рядом и до сих пор не знал».
— Простите, пожалуйста, мое самовольное вторжение к вам… Давайте познакомимся. Меня зовут Рудольф Вебер. А вас?
— Наташа.
— На-та-ша… Вы замечательно поете, фройляйн Наташа. Интересно, о чем же эта песня?
— О любви.
— О-о, это прекрасно! Это хорошо, что вы поете о любви. Но почему у вас такие грустные глаза? Когда человек поет о любви, он должен быть веселым.
— Это не всегда возможно, господин Вебер.
— Почему?
— Мне не хочется сейчас говорить об этом, — сказала девушка и вновь повернулась к трюмо.
Разговор явно не клеился. Вебера злило, что девушка отвернулась и, не обращая на него внимания, продолжала причесываться. Конечно, он мог бы не церемониться с этой русской фройляйн и сделать так, как делали многие из его друзей, да и ему приходилось. Но сейчас он не мог поступить так, как поступал прежде. Тогда пропало бы все очарование встречи. Да и потом он не был уверен, что этой девушкой можно овладеть силой.
— Видно, вы не очень-то расположены к нам, фройляйн, — насупившись, буркнул Вебер.
Наташа резко обернулась к нему:
— А если я сказала бы, что расположена к вам, вы поверили бы?
— Да, пожалуй, вы правы. Не поверил бы.
— Вот видите. Вы пришли в мой дом, вы рушите наши города, вы мучаете, убиваете… — Наташа понимала, что говорит лишнее, что совсем не так надо бы говорить с этим офицером, но уже не могла сдержаться. — Так за что же я вас должна уважать?
«Интересно, почему она не уехала из города, раз так ненавидит нас? Уж не шпионка ли она? — думал Вебер, но тут же отбросил эту мысль: — Нет, шпионка не стала бы так откровенно высказываться. Но почему же тогда она осталась? Ах да, Бруннер говорил, что в момент эвакуации она была больна и потому…»
— На войне как на войне, фройляйн. Но прошу вас поверить, что лично я совсем неплохо отношусь к русским. Можете вполне располагать мной. Если…
— Если что?
— Если вы не откажете мне в своей дружбе. Согласны?
— Я всегда рада дружить с хорошим человеком…
Когда Рудольф Вебер ушел, Наташа не двинулась с места. Глядя грустными, встревоженными глазами ему вслед, думала: «А что же будет дальше?» Она понимала, что затеяла опасную игру с немецким офицером. Было совершенно ясно, что Вебер теперь не оставит ее в покое.
