В ставню тихо постучали. Наташа подошла к окну. У дома стоял невысокий, сухощавый старик, тяжело опершись на большую суковатую палку. Он был в рваном полушубке, старых валенках и с большой сумой, сшитой из белой мешковины. Поеживаясь от холода и часто переступая ногами, он уныло тянул:
— Подайте, ради христа, кусочек хлеба погорельцу… По-да-а-айте, ради христа, кусочек…
Наташа выбежала на крылечко.
— Заходите, дедушка! Заходите, погреетесь… Чайку горячего выпьете?
Старик шагнул к крыльцу.
— Вот спасибо, доченька. Пошли тебе бог хорошего жениха и большого счастья, — поднимаясь по порожкам на крыльцо, причитал он.
Наташе его голос показался знакомым.
Войдя в комнату и поставив у двери свою палку, нищий повернулся к красному углу и, сняв шапку с плешивой головы, перекрестился. Наташа сразу узнала его. Перед ней стоял Митрич — старик Шмелев, тот, который был у них бригадиром на строительстве оборонительных сооружений.
— Филипп Дмитриевич! — не выдержав, воскликнула Наташа.
— Тссс… — старик приложил палец к губам. — Кто есть в доме окромя тебя?
— Никого. В соседней квартире два немца, но их нет дома.
— Ну и ладно, — более спокойно ответил Митрич. — Где же твой чаек? Я и вправду до косточек продрог.
— Сейчас. Я сейчас. Он у меня еще горячий. Раздевайтесь.
Наташа бросилась к голландке, вытащила чайник и налила в большую фарфоровую кружку чая, где-то отыскала единственный кусочек сахару, ржаной сухарь и все это положила перед Митричем.
— Пейте на здоровье и расскажите, как вы сюда попали.
Шмелев, грея замерзшие руки о чашку и по глоточку отпивая горячий чай, рассказал Наташе, как его отряд вел бои в городе, как был отрезан от своих и как добрался до каменного моста.
— Ну, а дальше? Почему же вы не ушли на тот берег? — торопила его Наташа.
— А дальше не получилось у нас, дочка. Маху мы малость дали… Нам бы надо под прикрытием танков, которые нас поддерживали, пехоту сначала переправить… Ведь нам командир полка приказывал так сделать. А мы не послушались, по-своему решили, вот и…
— Почему же вы не сделали, как вам приказали?
— Танков жалко было. У нас их и так кот наплакал.
— Так, ну а что потом было? — торопила старика Наташа.
— Потом совсем нескладно вышло. Отрезали нас от реки. Мы было бросились к другому мосту, а немцы по нас из танковых пулеметов. «Пропали», — думаю. И тут слышу, Данилыч подает команду: «Приказываю пробиваться назад!» Как это так назад? Куда назад, если в городе уже немцы? А он свое: «Пробиваться к Горелому лесу». Ну и началось. Бросились мы взводами, отделениями… через дворы, огороды. И что ты думаешь, пробились-таки. Немецкой пехоты на нашем пути не больно много было. Она, видно, хотела скорее захватить мосты и перебраться на тот берег…
Рассказывая, Митрич упомянул завод, на котором был сформирован отряд московских ополченцев. Наташа хорошо знала, что Хмелев тоже работал на этом заводе. «Значит, он пришел вместе с отрядом?» — думала Наташа.
— Филипп Дмитриевич, а Евгений Хмелев был в вашем отряде?
— Хмелев?.. Как же, как же, был. В третьей роте. Только не повезло ему, бедняге. Погиб. До каменного моста отходил вместе с нами, а как мы пошли на прорыв, через город, так я его уже не видел больше. Убили, наверное, парня.
— Нет, дедушка, его не убили. В плену он… Я сама видела, как его вели по городу.
— Вот оно как? А мы думали, что убит.
Помолчали немного. Потом Наташа спросила:
— Дедушка, а после того вы не пробовали переправиться на левый берег?
— Как не пробовали? Три раза пробовали, да ничего не получилось. К берегу и подступиться-то нельзя. Куда ни кинешься, всюду танки, пушки. Хотели разведчиков переправить на ту сторону, и то не получилось. Все дырки законопатили, сучьи сыны. Нигде не проскользнешь.
— И как же вы там живете, в этом лесу? У вас же, наверное, ни продуктов, ни теплых вещей?
— А вот так и живем. Первые дни плохо было, а потом, когда соединились с партизанами, легче стало.
«А я-то голову ломала… Надо сейчас же уходить отсюда… Напишу маме записку и уйду со стариком», — подумала Наташа и спросила:
— Вы когда идете назад, Филипп Дмитриевич?
— А вот обогреюсь у тебя малость — и в дорогу. Я ведь с утра по городу шатаюсь. Пора и назад.
— И я с вами, — решительно сказала Наташа и, найдя свой рюкзак, стала укладывать в него теплые вещи.
Старик молчал. Допив чай, он взял чайник и налил себе еще полкружки.
— Нет, дочка, тебе нельзя туда, — наконец ответил Шмелев.
Наташа, не выпуская рюкзака из рук, резко обернулась к нему:
— Почему нельзя?
— Потому, что здесь ты нужнее…
— Кто сказал?
— Сказали те, кто послал меня сюда.
— А почему мне нельзя с вами? Ведь я… я тоже хочу бороться с фашистами.
— А ты и борись.
— Как же я буду бороться, если я одна, если у меня нет оружия?
— Тебе оно и не нужно, дочка, — сказал Шмелев. — Стрелять всякий сумеет, а вот знать, куда стрелять, где ударить… это посложнее. Сидим мы там, в лесу, и ничего не знаем, что тут у немцев делается. А надобно знать, и не только нам. Всей Красной Армии надобно знать, чего замышляют эти сукины сыны. Вот затем я и пришел к тебе, дочка. Ты по-немецки хорошо понимаешь, и… и сосед у тебя подходящий, знающий человек.
— Какой сосед?
— А тот, что через коридор живет. Говорят, он в адъютантах у самого ихнего генерала ходит.
Наташа задумалась…
* * *
Через час после ухода Митрича в комнату с небольшой охапкой дров вошла Надежда Васильевна. Она только что вернулась из деревни, принесла немного муки, картофеля и сейчас хотела растопить голландку и приготовить ужин. Паровое отопление школы не действовало. Голландкой уже лет десять, с тех самых пор, как построили котельную, никто не пользовался. Укладывая в печку дрова, Надежда Васильевна спросила:
— Ну как ты себя чувствуешь, дочка?
Наташа, занятая своими мыслями, не слышала вопроса матери.
«Спит», — подумала мать и, плеснув на поленья керосину, чиркнула спичкой. В печке весело запылал огонь. В комнате как-то сразу стало уютнее, теплее.
— Мама, как, по-твоему, я красивая?
Надежда Васильевна подошла к дочери, села на край дивана и пристальным, удивленным взглядом посмотрела на нее. «Вот, оказывается, чем заняты ее мысли. А я думала… Боже мой, она ведь совсем еще девочка. Маленькая, глупая девочка…»
— Конечно, красивая. Для меня ты всегда будешь самой красивой.
— А для других? Могу я, например, понравиться мужчине? Ну что ты на меня так смотришь?
— Я тебя не понимаю, дочка.
Наташа уже не слушала мать. Она усиленно думала над тем, сможет ли выполнить то трудное и опасное дело, за которое взялась.
4
В походном кабинете начальника контрразведки шел допрос русских пленных.
Посередине комнаты, перед письменным столом, стоял высокий, черноволосый красноармеец в грязной, окровавленной одежде. Яркий свет настольной лампы бил в его бледное, изможденное лицо. Этот сильный, режущий глаза свет ослеплял его, заставлял прищуриваться, закрывать глаза. Волосы красноармейца были взлохмачены, на разбитых губах запеклась кровь.
За письменным столом, в полумраке, видна была массивная фигура полковника Берендта. Бросался в глаза его огромный живот, стянутый широким офицерским ремнем, словно обручем.
Полковник пронизывающими глазами глядел на Хмелева и ждал ответа на только что заданный вопрос. Он внимательно следил за каждым движением пленного, за его взглядом, за малейшими изменениями в выражении лица.
Хмелев был взят в плен возле каменного моста, когда ополченцы мелкими группами прорывались через сады и огороды назад, к северо-западной окраине города. Берендт сам выехал на место, чтобы тут же допросить пленного, но Евгений еще очень плохо чувствовал себя.
Пришлось подождать, пока врачи приведут его в чувство. Только на другой день, уже после взятия города, Берендт получил возможность приступить к допросу. Но вот уже пять дней он, опытнейший контрразведчик, бьется с этим и тремя другими пленными — и никакого толку. На вопросы они не отвечают или говорят разные небылицы. Правда, ему все же удалось выудить у этого солдата, что он является рядовым третьей роты московского отряда народного ополчения, который вместе с регулярными советскими частями оборонял город Березовск. Больше пленный ничего не сказал.
Полковник настойчиво задавал Хмелеву вопрос за вопросом через своего помощника — рыжеволосого капитана Шлейхера, который, выставив вперед свою квадратную челюсть, стоял за спиной пленного и сверху вниз смотрел на него, готовый в любую минуту нанести тяжелый удар огромной рукой.
— Зачем этот человек остался в нашем тылу? — медленно, чуть не по слогам, спросил по-немецки Берендт.
