Ух ты… Я в тридцать пять всего лишь капитан, а он… Но постойте, почему в досье он значится лейтенантом?
— А потом… Задыхаюсь я в ваших городах, безопасница. А тут как раз экспедиция Нильсона. Штефи себе все локти искусала — ни одного секретчика он к себе не подпускал. Вычислял на раз. И Правительство на дыбы — мол, не мешайте спасителю человечества, много о себе возомнили… Получи по носу, секретная служба!
С одной стороны я была целиком на стороне Правительства, а с другой — зная, чем закончилась история с Новой Христофорией — как-то иначе стала воспринимать стремление секретной службы держать всё под контролем. И это раздвоение мне не нравилось.
— И вот провернули всё так, будто я со скандалом ухожу от Шектеля и с поклонами и целованием рук прошусь к Нильсону.
— Тебя поэтому разжаловали в лейтенанты? В рамках легенды? — спросила я, намного уверенней отложив трубочку.
— Нет. По результатам экспедиции. Потребовалось полгода и семьдесят четыре смерти, чтобы они меня услышали и эвакуировали с планеты людей… Оставшихся людей…
Ей-ё… А ведь погибших было семьдесят пять…
— И… Тебя посчитали виновным? Дисциплинарная коллегия?
— Нет. Шектель прикрыл. Ведь он мои рапорты читал. Разделил вину на двоих, так сказать.
Ну да. А заодно показал Президенту, как в секретной службе умеют нести ответственность. Особенно в свете отставки Правительства… Которое полным составом этой ответственности избежало.
— И тебя отправили на Рай?
— Не сразу… Пока там, наверху, пережили эту плюху от Создателя, пока до них дошло, что человек сумел загадить не только матушку-Землю, но и Христофорию, что люди способны лишь жрать и хапать, а возвращать долги планете — не способны… Ты снова не ешь?
— Попить бы…
— Держи.
Я напилась и спросила:
— Неужели мы действительно… Только… потребляем?
— Будто ты сама не видишь. Хотя… где тебе, молодая ещё для наблюдений.
— Знаешь… Я на тебя не обиделась. Ты просто ворчишь по-стариковски, а на самом деле…
— Ну всё, безопасница, ты нарвалась. Мне нет и пятидесяти, и ты за это страшное оскорбление…
— Биологически, может, и нет, а вообще ты лет на двести пятьдесят старше, так что имею право, — хихикнула я. — А мы на старость не обижаемся, мы старость уважаем.
Клаус возмущенно вздернул подбородок, и я быстро продолжила:
— Тяжело тебе с нами пришлось? Не отвечай, и так понятно.
Клаус вздохнул:
— Тяжело — это в учебке, когда сто сороковой гранатой промахиваешься. А с вами — всего лишь паршиво.
— А как может быть иначе среди секретчиков? Я знаю, что такое — попасть в разработку. Поверь, есть и другая жизнь. Нормальная. И работа — другая.
— Да. Знаю. Только мне моя работа нравится. Я знаю, что тут — на своём месте. Мьенги — нормальные ребята, и, может быть — может быть — люди научатся у них, как правильно относиться к своей родной планете. Раз уж я выжил, раз попал сюда из своего времени, то должен помочь матушке-Земле.
Пришла моя очередь возмущаться.
— Это мьенги — нормальные? Да Петров сдох бы у них в крепости, а они даже не заметили!
— Они не умеют нарушать правил, понимаешь? — ответил Клаус. — Потому и от нас ждут того же. А мы… то есть, вы…
— Вот только не надо отделять себя от остального человечества, — перебила я. — Тоже мне, героический предок. Ну не повезло тебе с потомками — так с кем не бывает? Моя бабушка, например, до самой смерти расстраивалась, что я не пошла в медицину — по её стопам. Она так мне и говорила: "Ты — моё любимое разочарование".
Клаус усмехнулся, и я воодушевилась:
— Да если хочешь знать, я тебе доверяю так, что готова прикрывать спину. И знаю, что ты прикроешь мою. О каком мьенге ты сможешь сказать то же самое?
— Спасибо, безопасница. Приятно, правда. Но мьенги — это другое. Они приняли меня — просто меня, Клауса Барбозу, без званий, должностей, просто потому, что я такой, какой есть. Им не надо ничего доказывать, они не умеют лгать и предавать, да и… Я сам изменился. Надеюсь, поумнел, хотя… Возможно, ты права, и это уже старческое слабоумие.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я сжала ладонь и стукнула кулаком по его руке.
— Да ты драчунья, — довольно сказал он. — Ещё чуток поешь — и даже встать сама сможешь.
— На самом деле я… люблю подраться, — заявила я, пока он ходил за следующим контейнером. — Нам бы с тобой надо как-нибудь устроить спарринг.
— Тю… Какой там спарринг, ты себя в зеркало давно видела? — пренебрежительно ответил "предок". — Ешь.
Я сделала пару глотков и поняла — больше не могу. Сейчас лопну. Сил заметно прибавилось, а вот спать — не хотелось.
— Сколько времени до утра?
— Часа три ещё есть.
— Надо договориться с ребятами, что будем врать Двинятину и остальным.
— Ничего не будем. Они вернутся в Ри-ен до свету, никто и не поймёт, что не ночевали. А ты… Тебя я отвез на встречу с папашей, и вернёшься ты… Ну, посмотрим, как восстановишься.
— Да у меня ж Комаровски без дозы!
— Чего?
Пришлось рассказывать. Клаус выслушал с непроницаемым видом, а потом сказал:
— Люди не меняются, безопасница. У него нет шансов.
— Ты не прав, психокоррекция если и не сделает из него полноценного человека, то хоть безопасного для общества — точно.
— Да не про то я… У нас на базе такой же был химик-экспериментатор. Фон Шульце на него только что не молился. Правда, препараты нам давали официально, ну, так у твоего гения пока покровителей нет. Вот увидишь, парнишку быстро приберут к рукам. Не наша организация, так конкуренты.
А… Понятно. Только я своё слово сдержу, и на психокоррекцию Комаровски попадёт, или я — не Мария Афонасьева. А что будет потом — и так ясно. Секретчики его не упустят, тем более Маша уже дала показания.
— Мне обязательно надо дать ему утреннюю дозу, вечернюю он уже и так пропустил. Понимаешь, он лучший ксеноботаник экспедиции. Сам Проскурин за него просил…
Клаус хмыкнул:
— Может, он и лучший, вот только строение мьессса к практике поисков блондинистой красули применил твой…
— Кирилл. И он не мой.
— Во-во, Кирилл. И заметь, ни разу не ботаник. Ладно, я понял, что утром надо навестить герра Комаровски. Где у тебя препараты?
Я объяснила. Но отпускать Клауса одного? Что подумает Лена?
— Какое мне дело, что она подумает? — удивился Клаус. — Приду, введу, уйду.
— Скажи, хотя бы, что Маша тебя об этом попросила, как единственного медика на планете.
— Да ладно, что ты так хлопочешь?
— Просто… Маша с Леной дружили… И вообще, половина экспедиции — её бывшие одноклассники. Мне бы не хотелось, чтобы потом у них совсем испортились отношения…
— О как… Совестливая ты, стал быть…
— Нет… Это Маша совестливая и хорошая девочка. А я — оперативник УВБЗ. Мы телами обменялись, только это — самый секретный секрет секретчиков.
— Да уж догадался. Не забывай, я на той кухне много лет варился, не сразу, но сообразил, что девчулька-фитюлька — явно не ты.
— Ну, всё. Я обиделась. Догадался, а от спарринга отказываешься?!
— Эх, безопасница… Всё ж ты дитё малое. Нельзя нам с тобой потом встречаться. По крайней мере, пока живы Шектель и твой куратор. Кто у тебя, кстати?
— Бьорг Рейвенсон.
— Ну… Не самый плохой вариант. Значит, они тебя сразу под Рай готовили…
Только тут до меня "дашло", что куратором Клауса является сам Шектель… Я прикусила язык, заталкивая назад рвущиеся вопросы. Хоть мы и так уже нарушили все возможные правила, тут — тот самый случай, когда меньше знаешь — крепче спишь.
— Да, меня убили за неделю до отлёта экспедиции Аграрной Академии.
— Даже так… Значит, экспромт.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— А мне так не показалось. Напротив, миляга Бьорг очень хорошо подготовился. Я проснулась и едва успела принять душ, как начались двенадцатичасовые новости с прямой трансляцией моих похорон.
Клаус усмехнулся:
— Ты же не думаешь, что он готовился в одиночку? Ему, как минимум, выделили пол отдела аналитиков. Да и Штефи, наверняка, впряглась.
