вечно клонило ко сну. «Ну и что особенного в том, что я решила прокатиться на мотоцикле? Ведь никто не хочет составить мне компанию!» Спросил ли хоть раз кто-нибудь ее, как она прожила все эти годы? В отместку она ничего не расскажет им о провинции. Сегодня она ходила в кино, видела замечательный фильм. Но она не поделится с ними своими впечатлениями. Впрочем, никто и не спросит ее ни о чем…
— Быстрей! — закричала она Периклису.
Дома попадались все реже, была уже глубокая ночь. «Больше всего я люблю того, кого потеряла», — подумала Лукия. Она никогда не жаловалась. Слезы — это признак слабости, покорности. Что ее ждет дома? Расстроенная мать, молчаливый отец, приговоренный к смерти брат и Измини. Те же вещи в комнатах, но только состарившиеся, те же слова, то же тягостное молчание. Разве и раньше она не чахла в этом доме? Отец изучал судебные дела, Ангелос готовился к экзаменам в Политехническом институте — не шуми, не пой… И вечно замкнутая Измини. Но о чем они часами шепчутся с отцом? Об Ангелосе, все время об Ангелосе! И когда он учился, и когда ушел в горы, и теперь — все время говорят о нем. Неужели так живут и другие семьи?..
Периклис сбавил скорость. Они поравнялись с темным сосновым лесочком. Лукия слышала, как ветер гудел среди деревьев. Где-то вдалеке мелькали огоньки, словно качались на волнах.
— Вам здесь нравится? — спросил Периклис.
— Поехали дальше, — приказала Лукия.
Периклис повиновался. Ради знакомства он доставит ей это удовольствие.
Прекрасно лететь стрелой! Как сбросить с себя всю грязь, чтобы легче дышалось? Ее муж Костас всегда клюет носом и часами распрямляет оставшийся на лбу завиток, чтобы прикрыть им свою плешь. Кто на него смотрит? Через несколько дней он приедет в Афины хлопотать в министерстве о повышении в должности. И Лукия должна будет возвратиться вместе с ним. Возможно, его переведут в другой город. «Ну и что? Я потеряла все, но никто об этом не узнает». Как и в оккупацию… однажды пронзительно завыли сирены. Василис — он жил с матерью в их доме — прибежал к ним. Он и Ангелос были странно возбуждены, то и дело нервно смеялись. Отец хранил молчание. Лукия, нахмурившись, забилась в угол. Новая беда… В то лето Лукия окончила гимназию, и отец спросил ее как-то вечером: «Будешь сдавать на филологический?» От изучения судебных дел у него пухла голова. Подняв очки на лоб, он прикрыл руками глаза, чтобы они немного отдохнули. «Нет, мне это не по душе», — ответила Лукия. «Что же тебе по душе?» — «Танцы», — твердо сказала она. «Нет, только не это, подыщи что-нибудь другое», — отрезал судья и опять склонился над документами. В ту осень начался голод, и Лукия так и не нашла ничего, что было бы ей по душе. Она купила балетный тренировочный костюм — до сих пор он у нее хранится — и делала упражнения, когда никого не было дома. В то время к ним стали приходить новые люди, друзья Ангелоса; они запирались у него в комнате и подолгу беседовали. О чем? Они проскальзывали в комнату и закрывали за собой дверь. Уходили они молча, по двое, оставляя после себя клубы дыма и ворох бумаги, которую Ангелос немедленно сжигал. «Твои друзья совершенно не воспитаны, никто из них даже не представился мне», — жаловалась мать. Она хотела, чтобы они посидели в гостиной, поболтали, привели с собой родителей, чтобы можно было всем вместе «приятно провести вечер». Только блондин в очках, Алькис, который уходил всегда через черный ход, раза два улыбнулся Лукии и перекинулся с ней несколькими словами. «Спокойной ночи», — сказал он ей однажды и задержался на лестнице. «Спокойной ночи, Алькис», — ответила Лукия. Больше он не приходил. Позже она узнала, что его арестовали и вскоре расстреляли. И тогда она поняла, насколько необычными были бесконечные споры за запертой дверью. Весельчак Василис, как только переступал порог дома, тут же свирепо кричал: «Я зверски голоден!», в то время как другие оставались всегда серьезными и хранили молчание. Он вечно шумел, приподнимал крышки кастрюль, проверяя, что готовит госпожа Иоанна, и на прощанье часто повторял с веселым смехом: «У нас много работы. Мы хотим, видишь ли, во второй раз сотворить мир». И самое удивительное, что он верил в это. Однажды вечером Лукия пошла вместе с Ангелосом и Василисом узнать результаты экзаменов в университете. Они зажигали спички, чтобы рассмотреть список на доске, огороженной проволокой. Было ветрено, и спички гасли. Наконец, Лукия первая прочла со вздохом облегчения: «Василис Димитриадис» — и закричала, чтобы они посветили ей еще. Она весело запрыгала, но вдруг, став серьезной, пожала руку Василису. «Поздравляю, доктор». После того как оба юноши сами изучили список, Василис сказал, что угостит их пивом. С того вечера его звали «доктором», и Василис не скрывал своего удовольствия. Мать всегда оставляла тарелку супа для «доктора», господин Харилаос обращался к нему за советами, когда у него пошаливало сердце.
Как-то Лукия сильно простудилась. Позвали Василиса посмотреть ее, и впервые он пришел к ним серьезный, с портфелем в руке. Когда он вооружился стетоскопом, чтобы прослушать Лукию, она вынуждена была расстегнуть рубашку. Он осторожно передвигал холодный как лед инструмент по ее груди, пылавшей от жара. Он едва касался Лукии пальцами, а его лицо на этот раз было напряженным и озабоченным. Потом он сделал ей в руку укол и вытер ладонью пот с ее висков. Он приходил каждый вечер. «Как себя чувствует моя пациентка?» — спрашивал он госпожу Иоанну. Чтобы проверить, нет ли у нее температуры, он притрагивался к ее лбу, но это легкое прикосновение напоминало ласку…
— Ты что остановился? — сердито набросилась Лукия на Периклиса.
— Посидим немного, здесь не ощущаешь ветра…
— Поворачивай обратно, — строго сказала она.
— Но здесь чудесно…
— Сейчас же едем назад.
Периклис не стал настаивать. Перед ними простирается густой лес. Может быть, и он побоялся углубляться в чащу с незнакомой женщиной.
— Тогда зачем мы приехали сюда? — спросил он.
— Назад! — закричала Лукия.
Периклис развернулся, и на спуске машина понеслась с невероятной скоростью. Лукия прямо держала голову, глаза у нее резало от ветра. Кто ее любит? Никто никогда не поинтересовался ее мнением, не обратился к ней за помощью. Значит, она должна всем доказать, что ей нравится одиночество… Представляя Костаса своему отцу, она словно спрашивала его: «Теперь ты доволен? Может быть, так лучше?» Все было кончено. Ангелоса осудили, в один прекрасный
