— Да уж какая есть, — ответила Джинни и закрылась номером «Вот». Она держала развернутый журнал, пока Селена не вышла, затем снова положила его на радиоприемник. Оглядела комнату, мысленно переставляя мебель, выбрасывая настольные лампы, убирая искусственные цветы. По ее мнению, комната выглядела крайне омерзительно — богато, но низкопробно.
Неожиданно откуда-то из квартиры донесся громкий мужской голос:
— Эрик? Это ты?
Селенин брат, догадалась Джинни — его она никогда не видела. Она закинула одну длинную ногу на другую, оправила подол двубортного верблюжьего пальто на колене и стала ждать.
В комнату ворвался юноша в очках и пижаме, но без тапочек, и рот его был открыт.
— Ой. Елки-палки, я думал, это Эрик, — сказал он. Не останавливаясь, совершенно неэлегантно он прошел по комнате, прижимая что-то к узкой груди. Присел в пустой угол дивана. — Я только что идиотский палец себе порезал, — сказал он как-то уж очень пылко. Посмотрел на Джинни, будто и ожидал ее увидеть. — Вы когда-нибудь резали себе палец? До самой кости вот так вот? — спросил он. В его гнусавом голосе звучала подлинная мольба, словно Джинни, ответив, могла спасти его от некоей особо томительной своим одиночеством новизны первопроходца.
Джинни уставилась на него.
— Ну, не до самой кости, — ответила она, — но резала.
Смешнее мальчишки — или мужчины, точно сказать было затруднительно, — она никогда не встречала. Волосы у него стояли торчком после сна. Зарос двухдневной светлой щетиной. И выглядел — ну, как-то по-дурацки.
— Как вы порезались? — спросила Джинни.
Вяло приоткрыв рот, он смотрел на пораненный палец.
— Чего? — переспросил он.
— Как порезались?
— Да откуда я знаю? — сказал он, всем тоном своим подразумевая, что ответ на вопрос безнадежно неясен. — Чего-то искал в этой идиотской мусорной корзине, а там полно лезвий.
— Вы Селенин брат? — спросила Джинни.
— Ну. Господи, я истекаю кровью. Не уходите. Мне, может, переливание понадобится.
— А вы что-нибудь приложили?
Селенин брат слегка отнял свое увечье от груди и предъявил Джинни.
— Идиотскую туалетную бумагу, — сказал он. — Кровь остановить. Как при бритье. — Он снова глянул на Джинни. — А вы кто? — спросил он. — Подруга дурынды?
— Мы в одном классе учимся.
— Да ну? Как вас зовут?
— Вирджиния Мэннокс.
— Вы Джинни? — Он прищурился на нее из-за очков. — Джинни Мэннокс?
— Да, — ответила Джинни и сняла ногу с ноги.
Брат Селены вновь обратился к своему пальцу — очевидно, единственному предмету во всей комнате, достойному его внимания.
— Я вашу сестру знаю, — невозмутимо произнес он. — Чертова задавака.
Джинни выпрямилась.
— Кто?
— Вы меня слышали.
— Никакая она не задавака!
— Черта с два, — сказал Селенин брат.
— А вот и нет!
— Черта с два. Она королева. Королева всех идиотских задавак.
Тут он отвлекся и заглянул под толстые слои туалетной бумаги на пальце.
— Вы даже не знакомы с моей сестрой.
— Черта с два не знаком.
— Как ее зовут? Имя какое? — стояла на своем Джинни.
— Джоан… Джоан Задавака.
Джинни помолчала.
— Как она выглядит? — вдруг спросила она.
Нет ответа.
— Как она выглядит? — повторила Джинни.
— Если б она выглядела и вполовину так, как себе воображает, ей бы до чертиков повезло, — сказал брат Селены.
Это, по тайному мнению Джинни, могло считаться интересным ответом.
— Я ни разу не слышала, чтобы она говорила о вас, — сказала она.
— А меня колышет? Меня это чертовски колышет, да?
— Она все равно помолвлена, — сказала Джинни, не сводя с него глаз. — И через месяц выходит замуж.
— За кого? — спросил он, подняв голову.
Джинни до упора воспользовалась тем, что он смотрит.
— Вы его все равно не знаете.
Он снова принялся ковыряться в своей самодельной повязке.
— Мне жаль его, — сказал он.
Джинни прыснула.
— По-прежнему кровь идет, как ненормальная. Наверное, нужно чем-то намазать, да? Чем бы таким намазать? Меркурохром сойдет?
— Лучше йод, — ответила Джинни. Затем, почувствовав, что ответ слишком учтив при таких обстоятельствах, добавила: — Меркурохром для такого вообще не сойдет.
— А чего нет? Почему не сойдет?
— Просто не сойдет, вот и все. Вам йод нужен.
Он посмотрел на Джинни.
— А он сильно жжется, да? — спросил он. — Просто жуть как жжется?
— Жжется, — сказала Джинни, — но от него, знаете, не умирают.
Очевидно, вовсе не обидевшись на ее тон, брат Селены вновь обратился к своему пальцу.
— Мне не нравится, когда жжется, — сказал он.
— Никому не нравится.
Тот кивнул.
— Ну да, — произнес он.
Джинни еще с минуту за ним понаблюдала.
— Хватит его трогать, — вдруг сказала она.
Словно от электрического разряда, брат Селены отдернул неувечную руку. Сел немного ровнее — точнее, стал чуть меньше сутулиться. Посмотрел куда-то в угол. Его буйное лицо обволокла некая мечтательность. Палец нераненной руки он сунул в рот и, ногтем выковыряв что-то из щели между передними зубами, повернулся к Джинни.
— Въели? — спросил он.
— Что?
— Вобедали?
Джинни покачала головой.
— Поем, когда домой приду, — ответила она. — Мама всегда к моему приходу обед готовит.
— У меня в комнате есть полсэндвича с курицей. Хотите? Я его не трогал, ничего.
— Нет, спасибо. Честно.
— Вы же в теннис играли, елки-палки. Чего, не проголодались?
— Дело не в этом, — сказала Джинни, закидывая ногу на ногу. — Просто мама всегда готовит обед к моему приходу. В смысле, она с ума сходит, если я не голодная.
Брата Селены такое объяснение, похоже, устроило. По крайней мере, он кивнул и отвернулся. Но потом снова посмотрел на нее.
— А стакан молока? — спросил он.
— Нет, спасибо… Все равно спасибо.
Он рассеянно нагнулся и поскреб лодыжку.
— Как зовут парня, за кого она выходит? — спросил он.
— Джоан? — переспросила Джинни. — Дик Хеффнер.
Брат Селены продолжал чесать лодыжку.
— Он капитан-лейтенант на военном флоте, — сказала Джинни.
— Подумаешь.
Джинни хихикнула. У нее на глазах он расчесал лодыжку докрасна. А когда принялся расцарапывать ногтем какую-то сыпь на икре, Джинни отвела взгляд.
— А откуда вы знаете Джоан? — спросила она. — Я вас у нас дома вообще не видела.
— Я никогда и не был у вас дома.
Джинни помедлила, но деваться было некуда.
— Так где же вы тогда с ней познакомились? — спросила она.
— На вечеринке, — ответил он.
— На вечеринке? Когда?
— Я откуда знаю? Рождество 42-го. — Из нагрудного кармана пижамы он двумя пальцами извлек сигарету, на которой, похоже, и спал. — Спичек киньте? — сказал он. Джинни передала ему коробок со стола. Брат Селены закурил, не разгладив изгиб сигареты, обгоревшую спичку сунул обратно в коробок. Откинув голову, медленно выпустил изо рта огромнейший клуб дыма и снова втянул его ноздрями. Дальше он курил в том же стиле «французский вдох». Весьма вероятно, что не пижон сейчас ломал перед Джинни комедию на диване, но хвастался своим личным достижением молодой человек, который некогда пробовал бриться левой рукой.
— Почему Джоан задавака? — спросила Джинни.
— Почему? Потому что задавака. Откуда я, к чертовой матери, знаю, почему?
— Да, но почему вы так про нее говорите?
Тот устало повернулся.
— Слушайте. Я, как идиот, написал ей восемь писем. Восемь. Ни на одно она не ответила.
Джинни помедлила.
— Ну, может, занята была.
— Ага. Занята. Такая до черта деловая, что противно.
— А обязательно нужно так много ругаться? — спросила Джинни.
— Еще бы, к чертям, не нужно.
Джинни хихикнула.
— А вы с ней вообще долго знакомы были? — спросила она.
— Хватило.
— Ну, в смысле, вы ей когда-нибудь звонили или что-нибудь? В смысле, вы ей вообще когда-нибудь звонили?
— Не-е.
— Ну так господи. Если вы ей никогда не звонили или что…
— Да не мог я, елки-палки!
— Почему? — спросила Джинни.
— Меня не было в Нью-Йорке.
— О. А где вы были?
— Я? В Огайо был.
— Ой, вы там в колледже учились?
— He-а. Бросил.
— Ой, вы служили в армии?
— Не-а. — Рукой с сигаретой брат Селены постукал себя по груди слева. — Мотор, — сказал он.
— Сердце? — уточнила Джинни. — А что с ним?
— Откуда я, к чертовой матери, знаю? В детстве у меня был ревматизм. Чертов гемор…
