Вождь снова кивнул, но сдался. Он осторожно подошел к основной базе, где ждали две команды команчей, «Храбрецы» и «Воины», и посмотрел на меня. Я был капитаном «Воинов». Вождь вспомнил моего обычного центрфилдера, который болел дома, и сказал, что Мэри Хадсон может занять его место. Я ответил, что мне не нужен центрфилдер. Вождь спросил, что это еще за дьявольщина — как это мне не нужен центрфилдер. Меня как громом поразило. Впервые я услышал, как Вождь ругается. Больше того, я чувствовал, как мне улыбается Мэри Хадсон. Дабы вернуть самообладание, я подобрал с земли камень и швырнул им в дерево.
Мы вышли на поле первыми. В первом иннинге центрфилдеру ничего делать не пришлось. С моей позиции на первой базе я время от времени поглядывал назад. И всякий раз Мэри Хадсон весело мне махала. На ней была перчатка кэтчера — на этом она сама твердо настояла. Кошмар.
Мэри Хадсон в составе «Воинов» отбивала девятой. Когда я сообщил ей о таком порядке, она скорчила гримаску и сказала:
— Ну так давайте быстрее. — И, вообще говоря, мы вроде как и дали быстрее. Ей довелось отбивать еще в первом иннинге. По такому случаю она сняла свою бобровую шубку — и кэтчерскую перчатку — и вышла к пластине в темно-коричневом платье. Когда я дал ей биту, Мэри спросила, почему она такая тяжелая. Вождь оставил свое место арбитра за питчером и встревоженно приблизился. Мэри Хадсон он сказал, чтобы конец биты положила себе на правое плечо.
— Лежит, — ответила она. Он сказал ей, чтобы не душила биту. — Не душу, — ответила она. Он сказал, чтобы глаз с мяча не сводила. — Не сведу, — ответила она. — Прочь с дороги.
На первый поданный мяч она могуче размахнулась и запустила его поверх головы лефтфилдера. Это было хорошо для обычного двойного аута, но Мэри Хадсон заработала и третий — в высокой стойке.
Когда сначала поубавилось мое изумление, за ним — трепет, а за ним — восторг, я посмотрел на Вождя. Тот, казалось, не столько стоял за питчером, сколько парил над ним. Я видел совершенно счастливого человека. Мэри Хадсон помахала мне с третьей базы. Я помахал в ответ. Не смог бы сдержаться, если б и захотел. Даже не беря в расчет ее владение битой, она, как выяснилось, была из тех девчонок, что умеют помахать кому-нибудь с третьей базы.
Весь остаток игры она выходила на базу, когда наступал ее черед. Первую она, похоже, терпеть не могла — ее там было не удержать. По крайней мере три раза она крала вторую.
Принимала мячи она хуже некуда, но мы громоздили друг за другом слишком много пробежек и всерьез внимания не обращали. Думаю, лучше б ей было бросаться на флаи в чем угодно, только не в кэтчерской перчатке. Но снимать ее Мэри Хадсон ни в какую не желала. Говорила, что славненько смотрится.
Следующий месяц-другой Мэри Хадсон пару раз в неделю играла в бейсбол с команчами (явно когда у нее было назначено у стоматолога). Порой успевала к автобусу вовремя, порой опаздывала. Иногда в пути вообще не закрывала рта, а иногда просто сидела и курила свои «герберты тарейтоны» (с пробковым фильтром). Если сидеть с нею рядом в автобусе, от нее пахло изумительными духами.
Одним ветреным днем в апреле, после обычного заезда на перекресток 109-й и Амстердам Вождь на 110-й улице повернул полный автобус на восток и, как обычно, проехал по Пятой авеню.
Но волосы у него были смочены и гладко причесаны, и он надел пальто, а не кожаную куртку, поэтому разумно было предположить, что к нам должна присоединиться Мэри Хадсон. Когда мы промчались мимо нашего обычного въезда в Парк, я уверился окончательно. Вождь соответственно случаю поставил автобус на углу Шестидесятых. Затем, чтобы команчи убили время безболезненно, он оседлал водительское кресло и огласил новую порцию «Хохотуна». Я помню ее во всех подробностях и должен кратко ее изложить.
Случилось так, что лучший друг Хохотуна волк Черное Крыло оказался в физической и интеллектуальной западне, расставленной Дюфаржами. Те, сознавая высокую преданность и самоотверженность Хохотуна, предложили ему свободу Черного Крыла в обмен на его собственную. С честнейшими намерениями на свете Хохотун на эти условия согласился. (Какая-то деталь мелкой механики его гения была частенько подвержена необъяснимым поломкам.) Условились, что Хохотун встретится с Дюфаржами в полночь, в заранее оговоренной лесной чаще под Парижем, и там под луною Черное Крыло освободят Однако Дюфаржи вовсе не намеревались освобождать Черное Крыло, которого презирали и боялись. В ночь обмена они вместо Черного Крыла выпустили на волю дублера, сперва выкрасив ему левую заднюю лапу в снежнобелый цвет, чтоб казалось похоже.
Однако Дюфаржи не учли двух вещей: сентиментальности Хохотуна и его владения волчьим языком. Едва позволив дочери Дюфаржа привязать себя колючей проволокой к дереву, Хохотун ощутил в себе позыв возвысить прекрасный музыкальный голос и несколькими словами попрощаться якобы со своим старым другом. Подменный волк, стоявший в лунном свете в нескольких футах от Хохотуна, поразился, насколько чужак знает волчий язык, и с минуту вежливо слушал последние наставления, как личные, так и деловые, которыми делился с ним Хохотун. Но в конце концов дублеру стало невтерпеж, и он принялся переминаться с лапы на лапу. Затем резко и довольно нелюбезно он перебил Хохотуна и сообщил, что, во-первых, его зовут вовсе не Темное Крыло, не Черное Крыло и не Серая Лапа, никак вообще так его не зовут, а имя его Арман, ну и во-вторых, он никогда в жизни не был в Китае и не имеет ни малейших намерений туда отправляться.
Должным манером разгневавшись, Хохотун языком столкнул с лица маску и в лунном свете явил Дюфаржам свое истинное лицо. Мадемуазель Дюфарж в ответ незамедлительно грохнулась в обморок. Ее отцу повезло больше. По случайности на него в тот момент напал приступ кашля, и только так Дюфарж пропустил смертоносное разоблачение. А когда кашель стих и Дюфарж увидел, что дочь его распростерта в лунном свете на земле, он смекнул, что к чему. Прикрывая рукой глаза, он выпустил из своего автоматического пистолета всю обойму туда, где с тяжким свистом дышал Хохотун.
Эпизод на этом завершился.
Вождь извлек из кармашка для часов свой долларовый «Ингерсолл», посмотрел на него, затем развернулся в кресле и запустил двигатель. Я сверился со своими часами. Почти половина пятого. Когда автобус тронулся, я спросил Вождя, не собирается ли тот ждать Мэри Хадсон. Ответа не последовало, и, не успел я повторить вопрос, Вождь чуть откинул голову и обратился ко всем нам:
— Давайте, черт побери, чуть потише, а?
Как бы то ни было, приказ, по сути, был лишен смысла. В автобусе и прежде, и теперь стояла мертвая тишина. Почти все думали о той переделке, в которой остался Хохотун. Мы уже давно за него не переживали — мы слишком верили в него, — но спокойно воспринимать самые опасные моменты так и не научились.
В третьем или четвертом иннинге в тот день с первой базы я заметил Мэри Хадсон. Она сидела на скамейке ярдах в ста слева от меня, приткнувшись меж двумя няньками с детскими колясками. На ней была бобровая шубка, Мэри Хадсон курила сигарету и, похоже, наблюдала издали за нашей игрой. От своего открытия я пришел в сильное возбуждение и завопил о нем Вождю, стоявшему за питчером. Вождь поспешил ко мне — только что не бегом.
— Где? — спросил он. Я снова показал. Миг он пристально смотрел в верном направлении, потом сказал, что сейчас вернется, и покинул поле. Уходил он медленно, расстегивая пальто и засовывая руки в задние карманы брюк. Я сел на первую базу и смотрел на него. Когда Вождь дошел до Мэри Хадсон, пальто его снова было застегнуто, а руки висели по бокам.
Он постоял перед ней минут пять — очевидно, что-то говорил. Затем Мэри Хадсон встала, и они вдвоем направились к бейсбольному полю. На ходу не разговаривали и не смотрели друга на друга. Выйдя на поле, Вождь занял место за питчером. Я заорал ему:
— А она не будет играть?
Вождь велел мне следить за своим носом. Я проследил, не сводя глаз с Мэри Хадсон. Она медленно походила за пластиной, сунув руки в карманы бобровой шубки, и в конце концов села на штрафную скамью сразу за третьей базой. Закурила еще одну сигарету и положила ногу на ногу.
Когда «Воины» стали подавать, я подошел к ее скамье и спросил, не хочет ли она поиграть на левом поле. Она покачала головой. Я спросил, не простыла ли она. Она снова покачала головой. Я ей сказал, что у меня на левом поле никого нет. Сказал, что у меня один человек играет и в центре, и слева. Никакой реакции на все эти сведения не последовало. Я подбросил в воздух свою перчатку игрока с первой базы и попробовал поймать ее на голову, но перчатка упала в грязную лужу. Я вытер ее о штаны и спросил Мэри Хадсон, не хочет ли она как-нибудь прийти ко мне домой на ужин. Сказал, что Вождь частенько приходит.
