культурные чиновники, имевшие дело с заграницей, всячески боролись с представлением о том, что в стране идет война против западной культуры. В начале 1947 года референт ВОКС В. Морозова в отчете о работе с делегацией шведских журналистов писала, что одним из распространенных мнений, с которыми ей приходится иметь дело, было представление о том, что Советский Союз отвергает всю культуру буржуазных стран и препятствует ее распространению. Для опровержения «нелепости» этого утверждения Морозова демонстрировала членам делегации репертуар московских театров за декаду, в котором значилось более 20 пьес западных драматургов, а также водила их в библиотеку Дворца пионеров в Тбилиси, где шведские журналисты узнали, что наряду с Шолоховым, Толстым и Фадеевым школьники читают Купера, Пристли, Ролана и даже Стриндберга. Представитель шведской газеты Aftonbladet, отмечая этот момент в записной книжке, сообщал Морозовой, что это «чудеснейшие факты для опровержения клеветы на Советский Союз»449. Аналогичный эпизод имел место летом 1947 года: заместитель председателя ВОКС вынужден был рассказывать председателю общества «Шотландия — СССР» о существовании в Москве Библиотеки иностранной литературы и о переводах на русский язык и языки народов СССР иностранных писателей, включая современных. Информация оказалась для гостя неожиданной — она противоречила его представлению о закрытости советской культуры450.
Изоляционизм и интернационализм соединялись в советской культуре с самого начала, но в отдельные периоды их соотношение оказывалось разным. Изоляционизм постепенно становился более явным, проявляясь во все более громких обличениях западной культуры и последовательном сокращении контактов с заграницей. Интернационализм, напротив, уходил в тень по мере того, как все менее осуществимой представлялась идея мировой революции. В 1930‐е его последним оплотом стало антифашистское движение: Катерина Кларк называла высшей точкой советского интернационализма 1935 год, когда был заключен антифашистский альянс с правительством Народного фронта во Франции, а в Париже прошел Конгресс писателей в защиту культуры, организацию и финансирование которого взял на себя СССР451. Идея мировой революции трансформировалась тут в концепцию мировой литературы, способной объединить народы поверх государственных границ, но и эта утопия пала в 1936 году — с началом кампании по борьбе с формализмом, а спустя еще несколько лет бóльшая часть ее самых активных агентов оказалась репрессирована452. Естественно предположить, что изоляционистские тенденции в советской культуре набирали силу по мере отступления интернационалистских настроений и в перспективе должны были полностью их вытеснить. Послевоенные годы кажутся тому подтверждением: доступ к западному искусству последовательно ограничивался, культурный обмен и культурные связи прерывались, интерес к заграничной культуре официально становился предметом осуждения — изоляционизм торжествовал, а от интернационализма оставались лишь голые слова о мировом значении советской культуры. Это предположение, однако, не совсем верно. Советская культура не выбирала между изоляционизмом и интернационализмом, поскольку нуждалась и в том и в другом. С самого своего возникновения она стремилась отгородиться от тлетворного влияния Запада и в то же время заручиться поддержкой как можно большего количества западных интеллектуалов, потому что именно с ними были связаны ее надежды на продвижение в мире. Интернационализм был встроен в социалистический проект, но на разных этапах приобретал разные очертания. Мировая революция предполагала единство пролетариев всех стран ради общей идеи и общего будущего, антифашистское движение предлагало интернациональную кооперацию против общего врага: пиком этих устремлений стало военное объединение союзников. Послевоенная эпоха, начавшаяся с резкого ухудшения отношений с бывшими союзниками, сделала невозможным прежний интернационализм, и ему пришлось искать новую форму — такую, которая позволила бы освободиться от Запада как оценщика советских достижений, но при этом сохранить их мировой масштаб.
ОПЫТ ОТДЕЛЕНИЯ
9 мая 1947 года в газете «Культура и жизнь» была опубликована статья бывшего председателя Союза писателей СССР Николая Тихонова «В защиту Пушкина», в которой резкой критике была подвергнута книга литературоведа Исаака Нусинова «Пушкин и мировая литература». Анализ западноевропейских мотивов в творчестве Пушкина был расценен Тихоновым как утверждение, что Пушкин, а вместе с ним вся русская литература являются лишь придатком западной литературы: «Все у него заимствовано, все повторено, все является вариацией сюжетов западной литературы»453. В изложении Тихонова Нусинов стремился продемонстрировать зависимость Пушкина от Запада и доказать, что «русский народ ничем не обогащал мировую культуру, а его лучшие представители сидели на парте и списывали то, что добыто западными учителями». Статья Тихонова имела большие последствия — с нее началась борьба с низкопоклонством в литературоведении. В течение следующих месяцев советскую печать наполнили выступления, направленные против установления западных влияний в истории русской литературы. Бориса Эйхенбаума ругали за попытку сближения «исполненной мелкобуржуазного преклонения перед военщиной» философии Прудона с романом Льва Толстого «Война и мир»; Анну Ахматову — за изучение западноевропейских источников «Сказки о золотом петушке» Пушкина; Марка Азадовского — за объяснение интереса Пушкина к народному творчеству влиянием братьев Гримм и Вашингтона Ирвинга454. Леонида Гроссмана, смотревшего на поэтику Лермонтова сквозь призму живописной манеры Рембрандта, обвиняли в том, что он превращает великого русского поэта в «не то сознательного подражателя, не то эпигона голландского мастера»455. Абрама Штейна критиковали за интерес к связям «Горя от ума» Грибоедова с классической комедией Мольера и сатирическим методом Вольтера456. От выявления ошибок отдельных критиков кампания постепенно перешла к критике целых издательств, университетов и научных институтов457.
Борьба с низкопоклонством в литературоведении была частью масштабной кампании, охватившей всю советскую культуру и науку. Толчком к ней послужило постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором осуждался «дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада», и последовавший за ним доклад, в котором Жданов задавался вопросом о том, к лицу ли передовой советской литературе «низкопоклонство перед ограниченной мещанско-буржуазной литературой Запада». Весной 1947 года концепция борьбы с низкопоклонством была развернута в плане мероприятий по пропаганде среди населения идей советского патриотизма, составленном в УПА. В документе отмечалось, что одним из наиболее опасных пережитков капитализма является «наблюдаемое у отдельных граждан СССР чувство низкопоклонства перед капиталистическим Западом, перед современной буржуазной культурой»458. Для борьбы с этим чувством работникам пропаганды предписывалось настойчиво разоблачать идейное убожество буржуазной культуры и миф о высокой культуре капиталистических стран. Наиболее известным проявлением борьбы с низкопоклонством стало повсеместное утверждение превосходства русской науки и техники над западными: одна за другой в печати появлялись публикации о том, что именно русские первыми изобрели лампочку, радио и телеграф, открыли пенициллин, построили танк и подводную лодку, разъяснили процесс фотосинтеза, создали паровой двигатель и принесли человечеству множество других полезных даров459. В литературе, где вопрос о
