большие надежды, но план так и остался нереализованным: обсуждение деталей регламента между многочисленными инстанциями затянулось, и за четыре месяца до предполагаемого начала мероприятия, когда пора было рассылать приглашения, постановление об организации фестиваля так и не было принято, в результате чего было решено перенести его на следующий год478. Но в 1949‐м к обсуждению вопроса уже не вернулись — к тому времени был найден другой способ обеспечить советскому кино нужное представительство на международном уровне.
17 июля 1948 года открылся кинофестиваль в Марианске-Лазне — бывшем Мариенбаде, курортном городе недалеко от Карловых Вар (куда этот фестиваль переместится с 1950 года). Фестиваль проходил третий год подряд, но в 1948 году организаторы впервые ввели международный конкурс, превратив бывший национальный смотр в нового конкурента Венеции и Канн479. В конкурсе 1948 года участвовали 15 стран, включая США и Великобританию. Фестиваль открывался «Сказанием о земле Сибирской» Ивана Пырьева, из 12 международных премий советские фильмы получили шесть, Гран-при достался польскому «Освенциму». Советские отчеты о фестивале, опубликованные в центральных газетах, рисовали идеальную картину международного культурного взаимодействия, какой ее видела советская сторона. «Известия» писали о «полном триумфе советского киноискусства» и «полном банкротстве кинематографии Америки и стран Западной Европы»: американский фильм «Помятые цветы» был аттестован как слишком благополучный, два английских фильма — как пошлые, французские и итальянские — как фальсифицирующие жизнь и уходящие от подлинных проблем, на аргентинских и швейцарских картинах лежала та же «печать серости», которая характеризовала вообще все западное кино480. Иван Пырьев восторженно описывал, как во время церемонии награждения американские представители покинули зал после присуждения пятой награды советскому фильму, а впереди было еще три481. Михаил Ромм, подводя итог фестивалю, писал, что раньше СССР один противостоял буржуазному искусству Запада, а теперь появляется могучий отряд союзников в этой борьбе482.
Аналогичным образом был апроприирован и превращен в форпост нового советского интернационализма еще один чешский фестиваль — музыкальный. 8 мая 1948 года секретариат Политбюро постановил не посылать участников на международный музыкальный фестиваль «Пражская весна». 19 мая, однако, решение Политбюро было изменено, и 23 мая советская делегация прибыла в Прагу. Фестиваль к этому моменту продолжался уже 9 дней, но из‐за прибытия советских гостей его продлили на столько же. Судя по отдельным упоминаниям, приезд советской делегации не вызвал у организаторов восторга: секретарь посольства СССР в Чехословакии отмечал, что поначалу советские артисты были встречены «с холодком» — под них на ходу пришлось переделывать программу. Впрочем, далее он сообщал, что после первого же выступления певицы Натальи Шпиллер холодок улетучился, более того — невероятный успех советских исполнителей (из звезд, помимо Шпиллер, на фестиваль приехали пианисты Эмиль Гилельс и Лев Оборин) вообще изменил ход фестиваля: если до выступлений советских артистов пражская пресса практически не уделяла ему внимания, то после почти все газеты стали писать о фестивальных концертах483. Представление о том, что приезд советской делегации оказался спасением для фестиваля, поддерживалось и в других отчетах: музыковед Борис Ярустовский писал, что участники из Англии, США и Франции на фестиваль не приехали, хотя и дали предварительное согласие, и этот бойкот грозил фестивалю провалом484. В какой степени бойкот действительно имел место, сказать сложно (упоминаемый Ярустовским австрийский дирижер Эрих Клайберн присутствовал на фестивале как представитель США, а Гран-при конкурса пианистов присудили французу Бернару Флавиньи), но сама идея бойкота со стороны западных стран поддерживала представление об объективной необходимости учреждения отдельного и независимого от Запада интернационального культурного сотрудничества485. Реальный опыт этой кооперации не был безоблачным для советской стороны: Ярустовский отмечал, что некоторые выступления иностранных участников носили недоброжелательный и даже провокационный характер, а отсутствие полномочий не позволило советским делегатам в полной мере развернуть строительство нового объединения486. Тем не менее само учреждение этого объединения, бросавшего вызов культурной гегемонии Франции, Англии и США в Европе, не было сугубо риторическим: как отмечал Кирилл Томофф, Пражский фестиваль 1948 года стал поворотным пунктом в международной культурной политике Советского Союза, положив начало институциональному оформлению советского культурного блока. Его последствия были заметны и во внутренней культурной жизни СССР: после фестиваля резко возросло внимание к международной музыкальной жизни в профильных советских изданиях и увеличился культурный обмен в сфере музыки487.
Самым амбициозным проектом в институционализации нового интернационализма стал проект учреждения международной премии, альтернативной Нобелевской, которая призвана была решить проблему недооценки советских достижений на Западе. Ситуация с международными премиями вызывала в Советском Союзе досаду и негодование: как отмечалось в одной из многочисленных записок по этому вопросу, «несмотря на огромную роль отечественной науки и на ее фактическое влияние на развитие науки мировой, организационно влияние нашей науки среди ученых других стран почти ничем не закреплено»488. То же касалось и культуры: номинирование Пастернака и ответный проект номинации Шолохова на Нобелевскую премию по литературе в 1946 году демонстрировали, что даже в тех случаях, когда комитет самой престижной международной премии замечал деятелей советской культуры, это оказывались не те деятели, которые должным образом представляли Советский Союз489. «Шведские нобелевские комитеты на протяжении сорока с лишним лет проводят прогерманскую и антирусскую-антисоветскую политику даже при присуждении премий в области естественных наук, не говоря уже о премиях за литературу и за содействие делу мира»490. По количеству премий Россия (СССР) стояла в одном ряду с Тунисом, Испанией, Венгрией, Югославией и Индией — как отмечали работники УПА, это представляло советскую науку всему миру «в кривом зеркале решений нобелевских комитетов, с которыми весьма считаются зарубежные ученые»491. Выходом из этой ситуации виделось учреждение собственной международной премии.
План создания советской международной премии начали обсуждать еще в 1945 году, но по-настоящему разработкой вопроса занялись лишь в конце 1947-го: 2 января 1948 года Сталину для ознакомления даже отправили устав Нобелевского комитета492. В 1948 году в одном из вариантов проекта констатировалось: «Нобелевские премии демонстративно присуждаются врагам народной демократии, злостным антисоветским клеветникам, вроде Андре Жида. В современных условиях задачу поощрения передовой культуры и роль арбитра в оценке научных и культурных достижений во всех странах должен взять на себя Советский Союз как самая передовая страна в мире. <…> Учреждение международной премии еще более повысит авторитет Советского Союза в глазах передовых людей мира, ускорит процесс дифференциации интеллигенции в капиталистических странах, консолидирует демократически настроенных деятелей науки, искусства и литературы, а также усилит влияние Советского Союза в кругах интеллигенции дружественных стран Восточной Европы»493.
