это, по моему мнению, не худо, но худо то, что он никого не угостил обедом; скучной и мрачной оставалась главная квартира в Новый год, как и прежде; это – не по-русски» [134].
Снова Пирогов, говоря об образе действий Меншикова, замечает, что поступает он не по-русски. Плохая характеристика для главнокомандующего русской армией.
После наступления нового года какое-то время ни русскими, ни союзниками крупные боевые действия не проводились. «Днем теперь почти что не стреляют, но всякую ночь ходят на вылазки, – сообщает жене Пирогов, – раненые солдаты, возвратившись с вылазок, рассказывают, что у неприятеля около траншей снега нанесло с горы». Противник также испытывал трудности снабжения и проблемы адаптации к зиме. К русским стали переходить французские и английские дезертиры.
11 января 1855 г. Николай Иванович переезжает на Южную сторону города, поселяется вместе с врачами и фельдшерами на Екатерининской улице и вскоре принимает на себя руководство главным перевязочным пунктом в помещении Дворянского собрания[115]. До Пирогова там руководил хирургической работой профессор Киевского университета Х. Я. Гюббенет.
Главный зал Дворянского собрания представлял собой большое помещение с огромным двухцветным танцевальным залом и рядом комнат. Пройдет не так уж много времени, и этот дом превратится в одно из самых трагических мест обороны Севастополя, когда начнутся очередные жестокие бомбардировки и штурмы Севастополя, а в зал Дворянского собрания станут доставляться в огромном количестве изувеченные люди. Затем же и от самого здания останутся одни развалины.
13 января на Южную сторону Севастополя прибыли очередные 13 сестер Крестовоздвиженской общины под руководством старшей сестры М. Меркурьевой, а 17 января еще один отряд, состоящий из 8 сестер, где старшей была Е. М. Бакунина. Скоро им также придется денно и нощно трудиться, перевязывая и ухаживая за ранеными защитниками Севастополя, а пока они могли постепенно входить в круг своих обязанностей.
Прибывшие на Южную часть города сестры милосердия занялись самыми трудными обязанностями, состоящими из дневных и ночных дежурств на главном перевязочном пункте и во временных военных госпиталях.
По распоряжению Пирогова сестры были разделены на перевязывающих, аптекарш и хозяек. Польза от такого распределения обязанностей между сестрами быстро себя оправдала. Перевязывающие сестры, помогая врачам, значительно сокращали время обработки ран при перевязках и помогали фельдшерам в изготовлении перевязочного материала. В распоряжении аптекарш находились все необходимые лекарства, приготовление которых не терпит отлагательства. Они были обязаны надзирать за тем, чтобы лекарства правильно и аккуратно раздавались больным и раненым. Хозяйки следили за чистотой белья и за правильностью действий госпитальных служителей, и вообще за содержанием больных. Все сестры были ответственны перед врачами за тщательное исполнение врачебных предписаний, проводя день и ночь в госпитальных палатах.
Особенно трудно сестрам было работать в гангренозных отделениях и в отделениях безнадежных больных. Там были раненые с огромными зловонными ранами, заражавшими воздух вредными для здоровья испарениями. Эти отделения были наполнены стонами людей, страдающих при перевязках и уходящих из жизни. Здесь смерть была на каждом шагу и в разных ее видах. Все это легло на плечи сестер, посвятивших себя из чувства патриотизма и бескорыстного милосердия на тяжелое служение страдающим воинам.
О таком отделении для безнадежных раненых, доме купца Гущина[116], известном в истории обороны Севастополя, пишет в своих воспоминаниях один из сподвижников Пирогова: «Отделение с такими несчастными находилось… в просторном купеческом доме. Постоянными хозяевами этого отделения были сестра милосердия Григорьева и привезенный из Петербурга Пироговым опытный фельдшер Калашников, прозванный Хароном[117]. Атмосфера была здесь убийственна: никакие дезинфицирующие средства не помогали и не было возможности и пяти минут пробыть в такой палате, особенно во время перевязки ран; только один Калашников с железными легкими и притупившимся обонянием мог выдержать это зловоние и безустанно работать по указанию врачей…» [135].
В книге М. М. Филимонова «Осажденный Севастополь» приводится описание эпизода на главном перевязочном пункте: «Дежурный офицер наткнулся на носилки, в которых несли неопределенную массу, издававшую едва внятный, изнемогающий стон. Заглянув поближе, он увидел окровавленные кишки, вперемежку с кусками одежды пластуна и еще какую-то кровавую массу вместо головы. “Этого в дом Гущина! – решил, махнув рукою, попавшийся тут же дежурный врач”. Нечего было и носить сюда! Офицер знал, что в дом Гущина несут лишь безнадежных. Попасть в этот дом означало, что уже не выжить. Когда в перевязочном пункте раздавалась команда “к Гущину!”, раненые плакали»[118].
* * *
Пирогова беспокоила эпидемическая обстановка на Крымском полуострове, и он ожидал весной вспышку эпидемий заразных болезней. В письме К. К. Зейдлицу он делится своими опасениями: «Здесь особенно потворствуют развитию заразных болезней зловредные испарения падалей и трупов. Осенью и зимой на дорогах и улицах сотнями валялись павшие лошади и волы; только недавно стали их, и то только весьма поверхностно, зарывать в землю. То же надо сказать и о человеческих трупах. Французы теперь работают вблизи старого чумного кладбища» [136].
Николай Иванович, предвидя вероятность развития эпидемии заразных болезней, предпринимал все от него зависящие меры по предупреждению распространения инфекций среди раненых. Он неустанно обращал внимание командования на неблагоприятную в эпидемическом отношении обстановку, и нельзя сказать, что оно не предпринимало необходимых шагов по предупреждению развития эпидемий. Но они были недостаточны.
Спутником Крымской войны была и холера. Считается, что в эту войну ее занесла союзная армия, среди которой первые случаи холеры были отмечены еще в сентябре 1854 г. От холеры в Балаклаве умер командующий английской армией лорд Реглан. Холера стала распространяться не только по Крымскому полуострову, но вышла за его пределы. В России за 1854–1855 гг. она унесла свыше 20 тысяч жизней[119].
Среди населения и армии, как всегда во время войны, находил своих жертв сыпной тиф. Уже немало врачей и сестер, трудившихся в Севастополе, Симферополе, Перекопе, Бельбеке и в других местах, были больны сыпняком, немало было и умерших. Погиб от сыпного тифа и один из близких Пирогову врачей, с которым он вместе отправился в Севастополь, – ординатор 2-го Санкт-Петербургского военно-сухопутного госпиталя Василий Степанович Сохраничев.
Заболел и Пирогов. По некоторым данным, тифом. Однако нет достоверных данных, подтверждающих, что это был именно тиф. Возможно, он заболел крымской лихорадкой, которая имела определенные отличия от тифа и в то время часто встречалась среди защитников Севастополя. В письме К. К. Зейдлицу от 16 марта 1855 г. Николай Иванович так описывает свою болезнь: «Я более 3 недель был болен совершенно так, как и в Петербурге в 1842 г.[120]; но так как я теперь опытнее стал и лучше узнал свою натуру, то я уже до того дошел, что теперь могу выходить. Гретые морские ванны
