членом: 12 января – Московский университет, 17 января – Харьковский университет и 22 апреля – Киевский университет Св. Владимира.
Успешной деятельностью Пирогова интересовались и врачи англо-французской армии, которые с уважением относились к известному в Европе хирургу. Так, старший врач Бутырского полка доктор Еше в своем дневнике описывает такой эпизод Крымской войны. Во время кратковременного перемирия после одного из сражений для уборки раненых и убитых с ним вступили в разговор французские врачи и спрашивали, какого рода перевязки применяет теперь Пирогов. Доктор Еше рассказал им, что Пирогов «предпочитает прикладывать повязки с гипсом и производит часто резекции суставов»[128].
* * *
Как патриот, Пирогов глубоко переживал события, свидетелем которых ему приходилось быть. Возмущенный бездарным руководством обороны Севастополя, при защите которого гибли тысячи матросов и солдат и их боевых командиров, истинных героев обороны, Пирогов писал жене: «Ты не поверишь, как мне здесь надоело смотреть и слушать все военные интриги; не нужно быть большим стратегом, чтобы понимать, какие делаются здесь глупости и пошлости, и видеть, из каких ничтожных людей состоят штабы; самые дельные из военных не скрывают грубые ошибки, нерешительность и бессмыслицу, господствующую здесь в военных действиях» [143].
Пользуясь независимым положением, которым Пирогов был обязан и своему уже тогда знаменитому имени, и поддержке со стороны влиятельных особ при дворе, он буквально бомбардировал командование Крымской армии своими рапортами и требованиями, направленными на улучшение положения раненых и больных. Прямой, резкий, без так называемого политеса, он энергично боролся как с вопиющими недостатками военно-госпитальной части в Крыму, так и со злоупотреблениями администрации. Его неутомимая деятельность позволила добиться ряда существенных улучшений в судьбе раненых и больных.
После приезда в Крымскую армию сестер милосердия общин Крестовоздвиженской и «Сердобольных вдов» Пирогов использовал их для контроля за администрацией и тем самым крайне ограничил ее возможности для различных злоупотреблений. Все это восстановило против Пирогова казнокрадов, бездельников и тунеядцев, для которых война являлась средством достижения личного благополучия и которых было немало в тыловых службах армии. Для них он стал настоящим «бельмом в глазу». Жалобы на Пирогова тянулись и ко двору, обвиняя его в превышении власти.
Делясь с женой по этому поводу, он писал ей: «…если я принес пользу хоть какую-нибудь, то именно потому, что нахожусь в независимом положении; но всякий раз нахрапом, производя шум и брань, приносить эту пользу не весело. Тут никто и не подумает, что это делается для общей пользы, без всяких других видов… Потому что у нас нигде других причин нет, других мотивов, кроме личных, не существует. Это я знал и прежде, но теперь знаю это еще тверже» [144].
Грустный и печальный вывод, который, к сожалению, остается справедливым не только для того времени, в котором жил и трудился великий хирург и патриот своей страны.
Несмотря на всю настойчивость и напористость, Пирогову не всегда удавалось добиться исполнения своих неотложных просьб. Так, в письме жене он не скрывает своего возмущения равнодушием верховного командования: «…когда за месяц почти до бомбардировки я просил, кричал, писал докладные записки главнокомандующему (князю Горчакову), что нужно вывезти раненых из города, нужно устроить палатки вне города, перевезти их туда, так все было ни да, ни нет. То средств к транспорту нет, то палаток нет, а как приспичило, пришла бомбардировка, показался антонов огонь от скучения в казармах, так давай спешить и делать, как ни попало; что же, вчера привезли разом 400, свалили в солдатские палатки, где едва сидеть можно, свалили людей без рук, без ног, со свежими ранами на землю, на одни скверные тюфячки. Сегодня дождь целый день; что с ними стало? Бог знает» [145].
Вот так почти ежедневно вступая в конфликты с начальниками различных служб, Пирогов вызывал неудовольствие командования Крымской армии, и оно не очень охотно представляло его к наградам. Согласно приказу, отданному главнокомандующим 30 апреля 1855 г., орденами награждались генерал-штаб-доктор, главные доктора госпиталей и дивизионные врачи, однако имя Пирогова там не числилось. Тем не менее по ходатайству великой княгини Елены Павловны он был награжден царем орденом Станислава I степени[129].
Николай Иванович по этому поводу пишет жене: «Бог с ними и с наградами; если бы я добивался Станислава, то мог бы его получить и сидя дома… Я люблю Россию, люблю честь родины, а не чины».
Заканчивалось время командировки Пирогова в Крымскую армию и в Севастополь, где он напряженно трудился в течение шести месяцев. Его стала тяготить обстановка, когда, как он писал жене: «…видишь перед глазами, как мало делается для отчизны и собственно из одной любви к ней и ее чести, так поневоле хочешь лучше уйти от зла, чтобы не быть, по крайней мере, бездейственным его свидетелем». В том же письме он просит жену доложить великой княгине Елене Павловне, что он «…не привык делать что бы то ни было только для вида, а при таких обстоятельствах существенного ничего не сделаешь».
Вскоре он получает письма от великой княгини и от директора Военно-медицинского департамента В. В. Пеликана, которые дают свое согласие на возвращение Пирогова в Санкт-Петербург, и 1 июня 1855 г. он оставляет Севастополь. По возвращении домой Николай Иванович направляется в Ораниенбаум, где на даче находятся его дети с Александрой Антоновной. Там 25 июня 1855 г. он пишет докладную записку военному министру, которым в то время был князь В. А. Долгоруков.
В этом документе Пирогов излагает свои предложения по организации военно-медицинской службы и выражает свою готовность немедленно отправиться в Крым, если министр найдет его план исполнимым.
Прежде всего Пирогов доводит до сведения министра свое главное и важнейшее военно-медицинское положение, основанное на его личном опыте. Оно заключается в том, что «в военное время весь успех зависит несравненно более от правильного врачебно-административного распоряжения, нежели от искусства врачей».
Далее он пишет о необходимости предоставления генерал-штаб-доктору достаточных прав, позволяющих ему оперативно командовать военно-медицинской службой, напрямую подчиняясь главнокомандующему. Известные успехи в руководстве военно-медицинской службой, которые были получены в Севастополе, Пирогов объясняет именно тем, что он имел «независимое положение при штабе главнокомандующего, достигнутое не правами, а личностью».
Надежды Пирогова, полагавшего, что военный министр лично разберется в его докладной записке, не оправдались. Князь Василий Андреевич Долгоруков недолго возглавлял военное министерство. Он не играл самостоятельной роли на этой должности и вскоре, в 1856 г., стал главным начальником пресловутого III отделения и шефом жандармов[130]. Директор Военно-медицинского департамента В. В. Пеликан, с которым у Пирогова было давнишнее взаимное уважение, к сожалению, дал заключение, из которого следовало, что записка Пирогова не
