– Ничего, сейчас пройдет!
А у самой в голове дровосек мерзлое дерево топором рубит: «Что там?.. Что там?.. Что там?..»
Прасковья опомнилась:
– Ой, лучина погасла.
Девушка зажгла воткнутую в стену осиновую щепу. Та немного погорела, опять погасла. Прасковья хотела запалить ее снова, но Анна остановила:
– Не трать зря спички. Она сейчас не загорится.
Так и провели время до утра. Анна, лежа на нарах, под одеялом, Прасковья сидя рядом, сжавшись нахохлившейся синичкой на краешке доски. Обе молчали, вслушиваясь за толстые накаты к каждому шороху: «Не идут ли?»
Но нет. Никто не пришел…
Когда первый луч солнца через оконце осветил стену, на улице глухо затукали копыта, заскрипел снег под ногами. Вырванная с петлями дверь избы с треском отлетела в сторону. В проеме, с карабином наизготовку, с наглой, довольной рожей показался Ванька Бродников, заорал с порога:
– Ну что, сучье вымя? Допрыгались? Дожировали?! А ну, выходи все по одному на улицу строиться!
Анна и Прасковья в страхе одевали перепуганных детей, покорно вышли из избы. Из других домов также выгнали всех. Конвоиры вытащили под руки даже тех, кто не мог подняться из-за глубокой болезни.
Ссыльные сгрудились в общую кучу. Перепуганные дети плакали. Больные, едва удерживаясь на слабых ногах, склонив головы, стонали. Перед ними на танцующих лошадях сидели Коробейников, Агафьев, Андрей Кольцов. Рядом, с карабинами наизготовку, будто перед расстрелом, стояли с десяток решительно настроенных охранников. Дождавшись, когда всех выгонят на улицу, Коробейников приказал обыскать все избы, а сам грозно заревел:
– Говорить будете или вас всех сразу расстреливать? Молчите? Ну что же, тогда буду с вами разговаривать по-другому! – Махнул рукой конвоирам: – Отделяй по три человека к стене!
Охранники схватили первых, кто стоял с краю: бабку Варвару Берестову, деда Михаила Зырянова и больного чахоткой, едва переставлявшего ноги, уже равнодушного ко всему Ивана Кузнецова.
– Что ж вы делаете? – осознавая, что сейчас произойдет, запричитала Анна Мельникова. – За что?
– За контрреволюционную деятельность! За вооруженное восстание против советской власти! – покачиваясь в седле, грозил Коробейников. – Где карабины взяли? Ну?
– Какие такие карабины?! – холодела Анна. – Да что же это такое делается! На глазах у детей!..
– Товарищ командир! – крикнул от бани кто-то из охранников. – Наши собаки тут, в бане закрытые, четыре штуки! – и выпустил на волю животных.
– Т-а-а-а-кккк! – протяжно крякнул в кулак Агафьев. – Теперь понятно, откуда у них карабины! – Отдал приказ: – Обыскать все вокруг! Ищите свежие могилы! – И к Коробейникову: – А мы своих потеряли… а они Терехова и Савельева тут… прибрали! – заорал на Анну. – Где охранники? Кто их убил?
Анна Мельникова не может ничего ответить. Говорить правду или промолчать? А если сказать, не повредит ли это мужикам и бабам, ушедшим на заставу ночью? Скорее всего, их арестовали. Может, кого-то даже убили… Иначе откуда они знают и спрашивают только про два карабина. Неведение – что вредная бабка, что ей не сделай, все равно не угодить. Так не лучше ли рассказать, чтобы не путаться?
– А ну, Бродников, приставь-ка к этим трем… двоих ребятишек, – пошел на хитрость Агафьев. – Может, тогда язык у кого развяжется.
Бродников с Нагорным бросились исполнять приказание, оторвали из толпы Таню и Ваню Мельниковых, приставили к стене рядом с Варварой Берестовой. Агафьев махнул рукой. Охранники клацнули затворами.
– Божечки! Да что же это такое делается! – взмолились женщины. – Детей-то за что?
– Ых, сучье племя! – взвизгнул Коробейников. – А когда наших убивали, Бога своего не вспоминали?
– Да не убивал их никто! Они сами… – в исступлении закричала Анна и этим решила ситуацию.
– Сами?! Как это, сами? А ну, говори, чертова холера!
– Все скажу. Только не стреляйте, отпустите всех! Из них никто не виноват, – подавленно просила Анна и призналась: – Я сама виновата.
– Ты? – довольно усмехнулся Агафьев. – Ну что же, тогда рассказывай!
– Так заведите всех в избы, холодно!
– Ладно, – согласился Коробейников и приказал: – Герасимов! Заведите всех по избам под охрану. Да глаз с них не спускайте!
Охранники загнали всех в дом Берестовых. Коробейников, Агафьев и Кольцов прошли с Анной в дом для допроса. Все это время присутствовавший при разговоре Андрей Кольцов молчал и для разговора с Анной последовал без приглашения командиров. Впрочем, те на этот счет не противились. Коробейников и Агафьев знали, что Кольцов из эскадрона Соломеева, обладающего неограниченными правами. Этим было все сказано.
Когда они остались одни, Агафьев приказал:
– Ну, рассказывай все!
– С самого начала? – спросила Анна.
– Да, с самого начала, – подкуривая папироску, ответил тот, не предполагая, что может услышать.
Анна начала издалека, с тех времен, когда их пригнали на Ломоватскую заставу. С той самой ночи, когда ее и Катерину Маслову изнасиловали Терехов и Савельев. Коробейников нервно закрутил головой, хотел прервать Анну, но Кольцов строго оборвал его:
– Не перебивайте. Пусть продолжает.
– Так она тут сейчас может наговорить что угодно! – поддерживая Коробейникова, возмутился Агафьев. – Где Терехов и Савельев? Где доказательства?
Анна, чувствуя некоторую поддержку, склонив голову от стыда, продолжила:
– Когда все было… я у Авдея пуговицы откусила. А потом бросила ему в могилу.
Сокрытые преступления будут рассказаны Кольцовым в уездном комиссариате, что отрицательно скажется на службе бесчинщиков.
Она рассказала о невыносимой жизни ссыльных на острове Тайна. О периодических насилиях охранниками женщин. О голоде, отсутствии продовольствия и одежды, о свирепствовавшей чахотке и полном равнодушии начальства Ломоватской заставы, злом шатуне, который задавил и съел ее дочь Катю, полном бесправии ссыльных и еще о многом другом, что вызывало у Андрея Кольцова взрыв негодования.
– Что же это такое у вас тут творится, товарищи командиры? – дождавшись, когда Анна закончит рассказ, спросил он у охранников. – Вы для чего тут назначены: обеспечивать работоспособность ссыльных или жрать от пуза и лакать водку?
Коробейников и Агафьев – что караси на сковородке жарятся, но не могут выпрыгнуть.
– Да уж… бывают недостатки в обеспечении… – пережевывая слова, с мокрым от холодного пота лбом едва смог ответить начальник заставы. – Но и она тоже… – посмотрел на Анну с такой злобой, будто хотел ее тут же порвать на мелкие кусочки. – Она тоже слишком тут много наплела. И медведи ей тут… От голода опухла… С острова не разрешали выходить. Да кто им не разрешал-то? Пусть бы выходили, но сказали, что им надо…
– Как же, выходить! – холодно продолжала Анна. – Вы сами говорили, что если кто-нибудь на мыс ступит, так сразу пулю между глаз получит. А про голод… На наших ребятишек посмотрите, они едва ноги передвигают. Каждую неделю кто-то умирает. А медведь вон! К роднику с собаками сходите, они вам сразу знать дадут.
– А кто может подтвердить твои слова? – спросил Кольцов.
– Все могут. Прасковья Берестова или та же бабка Варвара, дед Михаил Зырянов. Да кто угодно!
Позвали Прасковью. Та подтвердила рассказ Анны.
Заложив руки назад, Кольцов беспокойно ходил по избе взад-вперед, не переставая повторять:
– Дела! Ну и дела!..
Коробейников и Агафьев вжались, словно бурундуки в норках, слушая шаги медведя. Поняли, что дело, возможно, пахнет судом.
Проверяя слова Анны, отправили с Прасковьей охранников к роднику. Еще двоих заставили откапывать могилу Авдея Савельева.
Первыми назад вернулись красноармейцы с Прасковьей. С побелевшими лицами, бойцы доложили, что медвежьи следы есть. Собаки лаяли на шатуна, но тот ушел в болото.
Вскоре откопали Авдея. Тщательно просматривая не успевшую затвердеть землю, нашли две пуговицы. Кольцов их внимательно осмотрел. Сомнений не было. Такие пуговицы были только у охранников заставы. Он завернул их в тряпочку, положил в карман как вещественное доказательство. Осматривая страшную рану на лице Авдея, спросил, о случившемся. Анна рассказала всю правду, скорбно закончив:
– Не хотела я его убивать. Он сам споткнулся и… глазом – на палку.
Допрос и расследование закончились к обеду. Определившись с выводами, командиры вскочили на коней, повернули к заставе. Охранники пошли следом, понесли на носилках тело Авдея Савельева. Ваньку Бродникова и Егора Евсюкова оставили охранять поселок от шатуна. Им не хотелось оставаться в ссыльном поселке, но приказ Кольцова – как крепкий затвор в казне карабина.
Последним отъезжал Коробейников. Недолго задержавшись у дома, будто для последнего наказа подчиненным, он негромко, зло зашипел на Анну:
– Ну, сука, голодом у меня тут замрете… Все как есть подохнете!
