– Они… такие маленькие… – ошеломленно произнес Мишель, – такие маленькие… А носы у них, – он ухватился за свой собственный нос, – как у меня, верно? И глаза у них такие… странные… Они выживут, Матюша?
– Не знаю.
– Ежели выживут – что мы с ними делать будем?
Сергей не успел ответить: из соседней комнаты раздался короткий болезненный стон.
– Катенька! – воскликнул Мишель и вновь попытался прорваться в заветную дверь, но Баська бесцеремонно вытолкнула его, бормоча что-то на своем странном языке, похожем на испорченный немецкий. Матвея, однако, Бася впустила.
Спустя пять минут он вышел оттуда бледный, решительный. Зашел к себе, взял набор с хирургическими инструментами. Окликнул брата:
– Пошли, Сережа, ты помочь мне должен… Надобно кровь пустить, иначе, боюсь – умрет она…
Катенька лежала на кровати, бледная, измученная, с мокрыми от пота, посеревшими и спутанными волосами. Бася бережно вытирала ее лоб полотенцем, приговаривая что-то утешительное на своем языке, но Катеньке, похоже, не было до того никакого дела. Она так была погружена в свою боль, что не выказала ни малейшего стыда или неловкости, когда Сергей склонился над ней.
– Катерина Андреевна, – тихо позвал он, заглядывая в ее потускневшие от страданий глаза.
– Бася, – нервно позвал Матвей, – помоги мне! Живее!
Боль, что он ощутил, заглянув в ее глаза, была не такой, как боль от раны или болезни – ее страдание было во сто крат мучительнее и безнадежнее. Сергей пытался не думать о том, что делает Матвей, не смотреть на то, как острое лезвие ланцета вскрывает вену, как течет кровь по тонкой коже. Ему довольно было услышать звук падающих в медный таз капель, ощутить столь знакомый – и ненавистный запах, чтобы его замутило. Стиснув зубы, он старался не отводить своего взгляда от прояснившихся глаз Катеньки… На ее лбу выступили капли пота.
– Катерина Андреевна, как вы?
– Мне вдруг… сейчас… легче стало… Вы… вы здесь? – слабым голосом произнесла Катенька, – а Мишенька где?
– Он здесь, тоже, – шепнул Сергей, – и видеть вас желает.
– Ох, нет, нет, не надо… прошу вас… потом, когда оправлюсь… ах, Сергей Иванович, мне так больно было… Если б я знала, что так больно будет – ни за что бы не согласилась… Скажите Мишеньке, что он меня, верно, никогда не любил… Когда любят – так не мучают, – капризно и жалобно произнесла Катенька. Было ясно, что ей намного легче. Сергей же чувствовал себя дурно: его все сильнее мутило от запаха крови. Наконец, Матвей сказал: «Довольно» и начал бинтовать руку больной. Бася торопливо унесла таз.
Катенька повернулась на бок, смежила глаза.
– Ничего не болит… только спать хочется… Благодарю вас…
Бася вытерла пот с ее лба, покачала головой, пробормотала что-то. Хая ответила ей что-то тихим, мелодичным голосом.
– Они говорят, что если жар спал – то все хорошо будет, – бодро произнес Матвей, похлопав брата по плечу, – пошли, Сережа. Ты все, что мог сделал…
Сергей встал, шатаясь, вышел из комнаты.
– Все хорошо будет, Миша, – только и сумел произнести он, встретив полубезумный взгляд друга. Покачнулся, перед глазами замелькали темные круги. Матвей и Мишель подхватили его с двух сторон, усадили в кресла.
– Что с тобой, Сережа? – с ужасом вскрикнул Мишель.
Матвей уже открыл аптечку, спокойно отмеривал капли в стакан с водой.
– Ничего страшного, Мишка, он просто все силы свои истратил, чтобы страдания Катерины Андреевны облегчить… Ничего. Все пройдет сейчас.
Сергей послушно выпил лекарство, закрыл глаза, нащупал руку Мишеля, сжал ее – не очень крепко – сил у него действительно осталось мало.
– Ничего, не тревожься, милый… С ней все хорошо будет…
14
На следующее утро Катеньке стало легче, и Баська распорядилась унести корзину с детьми из ее комнаты.
– Если таки пани захочет, чтобы девочки были живы и здоровы – и их пристрою… Пусть пани не тревожится за них – у нас, евреев, девочек любят больше, чем мальчиков… Мальчиков надо учить, а девочек надо только выдать замуж… Мальчики делают гоев, а девочки делают евреев… Я знаю одну богатую семью, где давно ждут детей… Ваши девочки, пани, будут жить, как дочки самого Ротшильда! Вы знаете об Иосе Бродском, шинкаре из Мотовиловки? У его жены скверный характер и женская болезнь – она родила ему кривую и хромую дочку и все – больше у нее детей не было! Иось давно просил меня найти ему сироток – лучше девочек… Иось богатый человек… Обещаю вам, пани, ваши девочки будут сыты каждый день, а если будет иначе – пусть мой покойный отец лишит меня своего благословения!
Катенька не вслушивалась в то, что говорила ей Баська, тем более, что повитуха, забываясь, переходила временами на свой язык. Она просто лежала, отдыхая от боли и страданий, впервые с момента родов чувствуя себя почти здоровой. Настолько, что захотела есть и пить.
Матвей вздохнул с облегчением: Катенька была спасена.
Сергей наутро тоже абсолютно оправился от вчерашней слабости своей. Но Миша, напуганный его болезнью, не отходил от него ни на шаг. Казалось, он даже о Катеньке забыл.
После завтрака Сергей хотел проехаться, но Мишель решительно воспротивился, Матвей, скрепя сердце не мог не признать, что проклятый мальчишка прав: брат был его не совсем здоров. Пришлось поддержать просьбу Мишеля.
– Не езди сегодня, Сережа, не надо. Ты вчера плох был – не стоит сегодня в седло садится…
– Но все прошло, Матюша! Как и не было! Отчего же нельзя?…
– Слушайся старших, – буркнул Матвей, – лошадь я тебе не дам, вот и все.
– Между прочим, ты хоть и чином старше меня в отставку вышел, все равно по приказам я сейчас Муравьевым-первым числюсь, так что сие неясный вопрос – кто здесь из нас старший?
– Мне старший чин от рождения даден. Старшие братья в отставку не выходят, – Матвей насупился, заворчал почти угрожающе, – вот уж не думал, что ты со мной чинами считаться будешь!
– Матюша, что ты? Я пошутил просто. Прости. Нот новых нет ли у тебя?
– Есть кое что… Мишку только за инструмент не пускай – он того и гляди детей разбудит…
Но Матвей опоздал со своей просьбой: Мишель уже сидел на фортепьяно и разбирал кучу нотных листов.
– Миша! Только по нотам! И негромко – дети спят, – попросил его Сергей.
– А я и не хочу громко… Ищу вещь тихую… – Мишель зашелестел бумагами, быстро пробегая глазами по нотным строчкам – и вдруг замер.
– Не может сего быть…
Открыл инструмент, поставил ноты на подставку, опустил руки на клавиши. Не отрывая глаз от нот сыграл первые такты… Остановился. Повторил.
«Ко-му я тут ну-жен кро-ме тебя?»
– Сережа! Ты слышишь сие? Помнишь?
– Помню, Миша! А дальше – как?
Мишель заиграл – мелодия скользила из-под его пальцев с перебоями, потому что была незнакома – он долго твердил сию музыкальную фразу, напевал ее, терзал фортепьяно – но так и не сумел придумать достойное продолжение… А безвестный композитор смог…
– Матюша, чей опус? – окликнул Сергей брата.
– А… неужто еще не слыхали в глуши своей? Модная штука. Полонез, сочинение господина Огинского.
Катенька решилась на свидание с Мишелем только через неделю. Ей было уже значительно лучше, большую часть дня она проводила не в постели, а в креслах, ела, пила, читала в свое удовольствие, пыталась разговаривать с Басей. Детей своих она видеть не хотела. После всего пережитого, после родов и горячки ей казалось, что она была больна – и теперь выздоравливает. О том, что она произвела на свет двух девочек, Катенька как-то сразу забыла, благо предусмотрительная Баська ни разу не подносила к ней новорожденных даже близко…
Молоко в груди перегорело в два дня, благодаря Басиным снадобьям. Впрочем, аппетит у нее был отменный – гораздо лучше, чем до родов. После того, как прошел кризис, Катенька необыкновенно похорошела – хотя и пополнела изрядно. Но, поглядев на себя в зеркало, она осталась довольна собой. Кожа у нее светилась, а глаза горели.
Мишель вошел к ней изрядно смущенный, поцеловал ручку, и, потупив глаза, сказал, что по-прежнему ничего не решено… и женится на ней он не смеет… и не может. Начал говорить что-то о «превратностях фортуны» и о том, что она сама потом поймет, почему он не смог связать с ней судьбу свою.
Катенька расплакалась, более от досады, чем от горя. В глубине души своей она была уверена, что Мишель упадет к ее ногам и будет опять умолять ее уехать с ним в сию жуткую глушь – где-то в Нижегородской губернии… А она, поплакав для приличия, вспомнив семейную честь и горе маменьки, ему откажет. У Катеньки не было ни малейшего желания ехать в Кудрешки. Втайне она лелеяла совсем иные планы.
Увидев ее слезы, Мишель растерялся, бросился утешать, успокаивать: но она сердито оттолкнула его:
– Вы, сударь, забываетесь! Как вы смеете? После всего, что было?! – она зарыдала в голос, – да как вы можете? Уйдите! Я видеть вас не желаю!
