Сергей знал, что сие было не так; Полтавский полк не сумел понравиться его величеству, и от того Тизенгаузен не получил ожидавшийся награды.
– Какой там…, – полковник безнадежно махнул рукой. – Как ни трудился я, приводя полк свой к совершенству, и даже солдат два раза в день учил во дворе своем… И начет на меня, по провианту, свыше тысячи рублей. Благодарности же не дождаться мне… Вы, верно, понимаете меня…
Сергей кивнул. Он понимал Тизенгаузена. С тех пор, как сам он принял батальон, служба отнимала почти все его время. Благодарности же и вправду не было; были же одни начальственные выговоры. Но неудача Тизенгаузена ныне давала шанс Мишелю…
– Вы не повинны в сем, Василий Карлович. Начет на себя нынче может получить всяк, кто честен и в карман солдатский руки не запускает. На хорошем счету лишь те, кто воровать, следовательно, и скрываться умеет. Зато у вас – доброе имя, вы чисты перед Богом. И солдаты любят вас.
– Вы так думаете?
На лице Тизенгаузена появилась довольная улыбка. Сергей кивнул.
– Вы – прямой отец для них. Я знаю, сам под начальством вашим имел счастие служить. Что же до смотра касаемо, то генерал Рот, верно, не отрекомендовал вас как должно государю. Рот завистлив, об этом все знают…
Сергей помнил, что полковник не жалует корпусного командира. Тизенгаузен горько усмехнулся.
– Да отчего же держат в службе таких людей? Отчего в наш век добрые и честные не надобны?
– Люди, полковник, везде одинаковы, в любое время, и честные всегда потребны. Плохо то, что подобные Роту государю угодны.
– Государю?
– Да. Давно уже думаю я, что беды наши – от самовластного правления. Сами посудите: будь на месте государя не один человек, а несколько, или, к примеру, власть его была бы конституцией ограничена, можно было бы справедливости искать. А так – кому жаловаться на Рота? Государь лично поставил его на сию должность. Ему самому на него же и жаловаться.
Тизенгаузен выпучил глаза: таких речей он никогда и ни от кого доселе не слышал. Сергею показалось, что даже горб его стал больше.
– Вот, к примеру, в Англии, – продолжал он, чувствуя, что заронил сомнения в сердце собеседника, – добродетель награждают, а порок наказывают. Вы спросите, отчего сие? Отвечу вам, Василий Карлович – оттого, что британский монарх твердыми законами ограничен и не может переменить их.
– А что, в Англии и ошибки никакой не может быть, и все власти хороши, от мала до велика?
– Нет, – Сергей улыбнулся. – Все власти хороши быть не могут. Но там, ежели что, можно в суде искать справедливости. У нас же суд продажен. Там каждый солдат знает, что он, защитник отечества, сам защищен от произвола. У нас же не только солдаты, но даже и офицеры – рабы начальства. И вы, и я… Вы ведь согласны со мною?
Тизенгаузен встал и прошелся по комнате.
– Согласен. Конечно, желательно бы было осчастливить все народы правами, подобными английским.
Сергей внутренне возликовал.
– А что скажете вы, ежели открою я вам тайну?… И в России есть общество умных и честных людей, не желающих терпеть самовластья. И я в их числе.
Тизенгаузен, до того мерно шагавший по комнате, остановился как громом пораженный.
– И чего, – спросил он хрипло, – хотят люди сии? Вы сами чего хотите?
– Ничего, кроме того, чтобы добродетель была вознаграждена. Согласны ли вы войти в наше общество?
– Я? – Тизенгаузен закашлялся и густо покраснел. – Я?
– Вы.
– Право, я не знаю… Мне нужно время… подумать…Не скрою, вы смутили меня.
Мучительные раздумья полковника прервал стук в дверь, затем дверь открылась и вошел полковой адъютант.
– К вам курьер с казенными бумагами, Василий Карлович!
– Не могу ныне… сами видите… служба.
– До свидания, полковник, надеюсь, мы скоро с вами увидимся.
Заехав по дороге к Мишелю и предложив ему ожидать решения своей участи, Сергей отправился в Васильков. Он понимал: еще немного, и старик сдастся.
Прошла еще неделя; Сергей опять собирался в Ржищев, уговаривать Тизенгаузена, когда к дому его подкатила знакомая коляска. Пестель, опираясь на трость, осторожно ступая на больную ногу, взобрался на крыльцо.
– Давно не виделись, здравствуй… Решил проведать тебя. Вижу, что здоров …
– Здравствуй, Поль. Рад тебя видеть.
Пестель принялся рассказывать о своей петербургской неудаче.
– Не поняли они меня. Кузен твой Никита не понял, и особливо князь Трубецкой. Показалось мне, что меня он главным препятствием мыслит в деле нашем. Жаль, что так случилось… Право, жаль. Это отдаляет время действия нашего.
Сергей согласно кивал головой: по письму от Трубецкого он знал и о ходе переговоров, и о северных подозрениях. Сам он в подозрения эти не верил и считал, что Трубецкой заблуждается и что время сие заблуждение рассеет. Заговорили о «Русской Правде» – и о том, что в ней северным не нравилось. Сергей вспомнил, что обещал Полю написать главу о финансах.
– Ничего не написал я, прости меня.
– Тетрадка моя где?
– Пропала, найти не могу…
Пестель улыбнулся:
– Я знал, Сережа. Не нужно тебе сие. Приехав, убедился сразу: книги мои на месте. Хотел отвлечь тебя от грустных мыслей, но ежели ты сам нашел себе развлечение… Дело наше не забыто еще тобою?
– Дело? Как ты можешь думать, что я забываю об нем?… Прошу тебя, помоги мне.
Сергей рассказал Пестелю о Тизенгаузене и о том, что он почти согласился вступить в общество.
– Тизегаузен? – Пестель недоуменно поднял брови. – На что тебе этот горбун старый? Знавал я его в войну, адъютантом при Дибиче: труслив, начальства боится, под каблуком у жены… Чем он может помочь нашему делу?..
– Все так. Но под командованием его… Мишель. И он не пускает его из полка, как я ни просил, ныне же вообще под домашний арест посадил. А без сего трудно мне действовать. Сам я не могу от батальона часто отлучатся.
– Вот ты о чем… Мишеля не отпускает Тизенгаузен… И ты, верно, хочешь, чтобы я поговорил с ним? Так ведь?
Сергей кивнул.
– Поехали. В моей коляске сей же час поедем.
Представив Пестеля Тизенгаузену, Сергей нервничал: он боялся, что старик не захочет вести беседу об обществе с человеком малознакомым, что Пестель не сумеет его уговорить. Поль прочел смущение во взгляде Сергея и улыбнулся уголками губ. Уверенным взглядом он сразу оглядел комнату и ее хозяина и понял, что особой трудности случай сей представлять не будет. И что Мишель вскоре получит право ездить беспрепятственно.
– Василий Карлович! Разговор имею к вам, конфиденциальный.
Сергей поклонился и вышел.
– Я нарочно просил подполковника Муравьева представить меня вам, – сказал Пестель, когда за ним закрылась дверь. – Знаю я, что давеча поступил он неосторожно, выдав вам нашу тайну, рассказав об обществе. От меня он уже получил выговор. Вы спросите, кто я таков? Представляю тайное правление сего общества. Более открыть пока не могу, простите.
Тизенгаузен схватился за сердце и повалился на диван.
– Вам нехорошо, полковник?
– Ни… ничего.
– Может, слуг позвать?
– Не… надо.
– Тогда слушайте меня, и слушайте внимательно, Василий Карлович. Я рад, что в вашем лице вижу друга – несмотря на нескромность господина Муравьева. Вашу руку, полковник!
Он протянул Тизенгаузену руку, тот машинально пожал ее. Ладонь командира полтавцев была холодной и липкой.
– Вы – наш! – вдохновенно сказал Пестель, отпуская руку. – Общество полагается на вас. Революция начнется скоро, не далее будущего года, и начнется она с заговора. Ваш полк Полтавский и мой Вятский будут во главе сего заговора. Предстоит только… согласовать время начала выступления с нашим тайным правлением. Но, уверяю вас, оно послушает меня…
– Я ничего не знаю, никаких тайн, Муравьев мне ничего не открыл… Т… только, в общих словах, – губы Тизенгаузена стали белыми, а лицо – серым.
– Нет, – Поль ласково погладил его по руке. – Вы знаете, и очень многое. И я уверяю вас, что отечество ваших заслуг не забудет, хотя ныне оно вас и не ценит. Полком командовать хорошо в моем возрасте, вы же достойны большего… Дибич, у коего вы адъютантом служили, младше вас по возрасту, в службу вступил позже. Ныне же генерал-лейтенант, назначен начальником главного штаба. Уверен, что после победы нашей вы должность сию получите.
– Я? Начальником штаба?…
– Почему бы и нет? Вы опытны, в армии вас знают и любят. Впрочем, для сего еще победить надобно. И коль скоро вы все знаете, то должен предупредить вас – любая нескромность с вашей стороны повлечет за собою…
Он вынул из кармана пистолет; глаза Тизенгаузена стали круглыми.
– Пистолет, кинжал и яд везде найдут изменника.
– Не… не… надо… жена… дети малые…
– Да что вы, Василий Карлович, – Поль откровенно рассмеялся, – я не собираюсь убивать вас. Я только предупреждаю, ибо вы слишком много знаете. К тому же это вопрос чести. Впрочем, пока заговор наш не созрел, вы можете спать спокойно. От общества к вам будет только одно поручение – и более ничего, слово офицера. Пока ничего… Господин Бестужев – наш тайный вестник, ему нужно право ездить, не давая никому отчета. И казенные подорожные.
