– Сережа, погоди, завтра вместе уедем, – попросил Мишель, откладывая шляпку Катеньки. Сергей, словно не заметив его просьбы, быстро вышел из комнаты. Мишель вскочил было с дивана, но Катенька окликнула его:
– Мишенька, куда же ты?
Матвей понял все и, неожиданно для себя пришел мальчишке на выручку. Момент был благоприятный.
– Я бы весьма желал поговорить с вами наедине, Екатерина Андреевна, – веско произнес он. – Вопросы у меня деликатного свойства. Будет лучше, ежели господин Бестужев ненадолго оставит нас…
– Да! – Мишель кинул на Матвея благодарный и увлажненный слезой взгляд, – Катенька, я бы тоже… весьма сего желал… Врачебная наука того требует… не бойся … и не таи ничего… Я вернусь скоро. – Мишель торопливо поцеловал Катеньку в лоб и выскочил из комнаты.
Он нашел Сергея в столовой, возле буфета. Он уже успел налить себе рюмку водки.
– Будешь? – равнодушно спросил Сергей.
– Нет.
– Тогда – твое здоровье!
Сергей выпил залпом, выдохнул, поставил рюмку в буфет.
– Хорошо, – сказал он тихо, – лучше – так… Что, Миша? Ты спросить о чем-то хочешь?
– Не уезжай сегодня, – умоляюще произнес Мишель, – завтра рано поедем вместе… Прошу тебя.
– Мне в полк надобно…
– Зачем? Всего на одну ночь только задержишься… А завтра – вместе. Сережа, друг мой, прошу тебя…
– Нет, – твердо сказал Сергей, – я сейчас еду. Можешь со мной, хочешь – поезжай завтра, один.
– Нет, я с тобой, с тобой, Сережа, – забормотал Мишель, – только вот… Катенька… я думал… впрочем, ничего, она поймет… пойду, скажу ей, попрощаюсь, – Мишель собрался уже выйти из столовой, когда Сергей жестом остановил его:
– Погоди, Миша, не торопись с ней прощаться. Подумай лучше – чего ты сам хочешь? Что тебе самому нужно? – отрывисто и нетерпеливо сказал Сергей.
Слова сии поразили Мишеля, как громом.
– Мне… мне… нужно, чтобы все были живы… и щасливы, – с усилием проговорил он, чувствуя, что голос его дрожит. Закрыл лицо руками, пальцы у него дрожали, – мне все нужны: и ты… и она… Я между вами выбирать не могу… Она… она умереть из-за меня может…
«А я – из-за тебя», – подумал Сергей, глядя на Мишеля, чувствуя, как разум умолкает, и говорит только сердце.
– Миша, милый мой, прошу тебя, прости, – Сергей наклонился к Мишелю, накрыл теплой ладонью пляшущие пальцы, – но сие невозможно… Если она узнает…
– Она все знает! – Мишель схватил Сергея за руку, судорожно сжал ее, – Все! Я ей рассказал о нас с тобой, об обществе нашем!.. Она тебя, как меня любит, она сказала… что… она хотела бы, что бы ты с нами жил… Сказала, что любить и почитать тебя будет, как брата… Сережа, милый мой, родной, умоляю – как родит она – уедем ко мне домой, в Кудрешки! Ты батюшку уговорить сможешь, я уверен. Он нас благословит… и заживем все… в Кудрешках… или в подмосковной, батюшка ее мне обещал… Как хорошо будет… Как хорошо…
– О чем ты? Опомнись! – Сергей встряхнул Мишеля за плечи, достал из кармана платок, протянул ему, – Куда мы с тобой уедем?! Кто нас отпустит?! Очнись ты от фантазий своих! Это же мечта, мечта невозможная…
– Почему же… невозможная? – всхлипнул Мишель, – ежели я так хочу… и никому зла не причиняю… кто мне запретить может?
Сергей взял из рук Мишеля платок, вытер с его лица слезы небрежно-грубоватом жестом старшего брата, присматривающего за навязчивым и капризным мальчишкой.
– Ты с ума сошел, Мишель. Для таких, как мы в любезном отечестве счастья нет, сам знаешь. Успокойся, слезы вытри. Не тревожь Катеньку. Завтра поедем – уговорил… Дай мне там, в буфете… И себе налей заодно…
Через три месяца Сергей получил письмо от Матвея: брат уведомлял, что Катенька готовится родить, и просил приехать немедля. В тот же день Сергей отпросился у Гебеля и написал Мишелю. Он ждал Мишеля, намереваясь вместе с ним отправиться в Хомутец. Но прошла неделя, другая – Мишель не ехал. Наконец нарочный привез записку: Мишель писал, что Тизенгаузен гневается и не отпускает его, посадил под домашний арест. Приказав закладывать лошадей, Сергей поехал в Ржищев, выручать друга. Не заезжая к Мишелю, он отправился прямо на двор к полковому командиру.
Тизенгаузен был дома и встретил его радушно. За два года, которые Сергей не был у него, здесь ничего не изменилось: все те же покосившиеся окна, паутина, гравюры на стенах. Изменилась только Дусинька, беременная уже вторым ребенком: в глазах ее Сергей прочитал безразличие к окружающему. После обеда и общих, незначительных разговоров, когда Дусинька ушла к себе, Сергей завел речь о Мишеле.
– Я смиренным просителем к вам ныне, Василий Карлович. Прошу вас, отпустите со мною Мишеля Бестужева. Брат пишет мне, что болен, просит приехать. Мишель в сем деле мне надобен, он за братом присмотрит, пока я свои дела по батальону устрою… У него нет по полку строгих обязанностей…
– Бестужева? – Тизенгаузен нахмурился. – Но друг ваш, Сергей Иванович, и так, и без разрешения моего ездит, куда ему вздумается. Вот, извольте взглянуть.
Он вытащил из стола листок бумаги и протянул Сергею. В листке содержалась жалоба почтовой экспедиции: Мишель, едучи куда-то по собственной своей надобности, загнал почтовую лошадь и отказался платить за нее деньги. Об истории этой Сергей слышал в первый раз.
– Жалоба сия мне десять дней как доставлена. Я призвал его, говорю: по какому праву вы без моего разрешения ездите? И откуда у вас подорожная? А он в ответ: виноват, простите, виноват… подорожной не было, тройные прогоны платил, спешил, вот и лошадь от сего пала, ныне денег нет, но заплачу, как жалованье получу…
– Так дело в деньгах, Василий Карлович? Я заплачу его долг ныне же.
– Деньги что? Подождут деньги, заплатит он, я не сомневаюсь. Да ведь коли генерал Рот узнает? Бестужеву что – ну, переведут куда-нибудь…
При этих словах Сергей болезненно поморщился.
– … а мне неприятности, от полка отставят… Сами знаете, не положено семеновцам ездить. Не серчайте, подполковник, не могу никак просьбы вашей выполнить…
– Но брат болен, он просит меня…
Тизенгаузен покачал головой.
– Не могу, увольте, не могу…
Выйдя от Тизенгаузена, Сергей поехал к Мишелю. Друга он застал на квартире: Мишель лежал на кровати и лениво читал книгу. Увидев Сергея, он изумленно поднял глаза.
– Сережа, ты?
– Скажи мне, – произнес Сергей с порога, забыв даже поздороваться, – что за история с лошадью? Почему ты не заплатил за нее? Почему мне не сказал – я бы дал денег.
– Я… я, – Мишель встал с кровати, – Видишь, думал я – все обойдется, не отпишут они в полк… А они отписали, почтмейстеры проклятые… Деньги за лошадь я сам отдам… старику обещал, и отдам… Думаешь мне лошади не жалко?!
– А ездил ты куда? Почему мне об сем не сказал? Не в моих правилах от тебя таиться, а ты, видно, по-другому мыслишь…
– В Хомутец ездил, к Катеньке… – Мишель залился краской.
– Тебя же расстраивать не хотел. Думал, за неделю управлюсь. Поеду туда, увижу ее, обниму – и тут же назад буду. Матвей разве не писал к тебе? На обратном уже пути лошадь пала.
Сказал, и еще больше покраснел: он просил Матвея не писать брату о поездке, убеждал, что сам все расскажет.
– Не хотел расстраивать?… – Сергей опустил глаза, смиряя гнев. – Воля твоя, Миша. Только ныне ты меня больше расстроил. И боюсь, что не уговорить мне полковника впредь отпускать тебя даже и в Васильков. Я же от батальона отлучаться надолго не могу. Так что…уж не знаю, что и делать.
Мишель взял Сергея за руку.
– Прости меня, я тебе больно сделал… Я несчастный человек… Мечтаю, чтобы всем было хорошо, а на поверку выходит – плохо всем. Тебе, мне, Катеньке… Не видеть тебя для меня смерти подобно. Но и ее не видеть не могу. Если не отпустит Тизенгаузен – сбегу, дезертирую, пусть ловят и судят меня потом. Родит скоро Катенька.
Сергей понял, что Мишель готов расплакаться; ему стало жалко друга, запутавшегося в сердечных привязанностях своих.
– Я завтра с утра вновь буду говорить с полковником. Можно остановиться у тебя?
– Разумеется! – Мишель открыл дверь в гостиную и жестом указал Сергею на диван. – Вот, в полном твоем распоряжении!
На другой день, рано поутру, он вновь отправился к полковнику. Тизенгаузен был насторожен, боялся новых просьб за Мишеля. Но Сергей не заводил речь о вчерашнем, рассказывал старику светские новости, почерпнутые из петербургских писем, сплетничал о знакомых дамах, сказал, что жена подполковника Гебеля уродлива и некрасива – что, впрочем, было неправдой – не то, что Феодосия Романовна. Наконец он почувствовал, что Тизенгаузен успокоился, понял, что возвращаться к разговору вчерашнему Сергей не намерен.
– Как служба ваша, Василий Карлович? Говорят, государь доволен был вами на последнем смотре…
Сергей знал, что сие было не так; Полтавский полк не сумел понравиться его величеству, и от того Тизенгаузен не получил ожидавшийся награды.
