Воспитательница принесла комплект постельного белья и, невзирая на темноту, привычно быстро принялась застилать кровать. Мужчина, стоя в стороне, неловко переминался с ноги на ногу. Он хотел завязать разговор, от молчания ему становилось ещё более неудобно, поэтому, хотя собеседница не настаивала, он принялся объяснять.
– Едем мы с Вадимом Георгиевичем… Я у него шофёром работаю. Он вдруг за плечо схватил и кричит, останови, мол. А мы как раз через парк проезжали. Он вышел и бросился назад, а там как раз на скамейке вот эта барышня сидит. Дождь проливной, ветер жуткий, она вся сжалась, дрожит, а никуда не уходит. Я из окна смотрю, Вадим Георгиевич подсаживается к ней, пытается заговорить, а она ничего не отвечает и даже вроде бы отворачивается. Тогда он взял её за рукав и повёл к машине, а она идёт, знаете, как кукла, только ноги передвигает, а взгляд такой… ну, пустой, такой только у наркоманов бывает… Хотя какие там наркотики, она же ещё совсем ребёнок… Правда, сейчас и дети у нас такие… Вот Вадим Георгиевич мне и говорит, гони мол, сдавай её в милицию, если её тут оставить, она всю ночь сидеть будет, ещё заболеет, а то и чего похуже случится, а я, говорит, пешком домой дойду.
– А что милиция? – Людмила Ивановна энергично расправляла простынь.
– Что – милиция? – Как эхо повторил её собеседник. – Приезжаем мы туда, а там лейтенантик младший сидит, только вчера, похоже, из школы милиции. Он и сам не знает, что делать, хлопает глазами, как китайский болванчик… Я уже сам ему подсказываю, может, говорю, тут поблизости какой-нибудь детский дом есть, там уже разберутся, что с этой барышней делать. Он обрадовался, как же, говорит, есть, совсем недалеко. И дал ваш адрес.
– Вы так и не узнали, как зовут девочку, откуда она?
– Нет. Скорее всего, она глухонемая. За всё то время, что мы катались по городу, она не сказала ни одного слова. И даже не оборачивалась, когда я что-нибудь спрашивал.
– Этого ещё не хватало! – Упавшим голосом прошептала воспитательница. – У нас уже есть одна немая девочка. Уж мы с ней мучаемся, мучаемся…
«Мучаются?! Со мной?!» – Ирина от возмущения чуть не вскочила с постели, но вовремя опомнилась и осталась лежать. До её сознания медленно доходил смысл слов, которые сказал собеседник Людмилы Ивановны.
Дыхание у неё перехватило. Такого огромного восторга она не испытывала, наверное, никогда в жизни. Ведь так просто не могло быть, чтобы внезапно появившаяся среди ночи девочка в этой спальне девочка оказалась такой же, как она сама, разве что Ирина просто не говорила, а новенькая не только не говорила, но и не слышала. Но это всё мелочи. Если только захотеть, подружиться можно было с любым человеком, пусть он будет хоть тысячу раз слепой, глухой и немой. Вон Ирина за все годы их дружбы ни слова не сказала Вике, да и Вика большей частью постоянно молчит, меж тем они подруги – водой не разольёшь.
Как же всё оказалось странно! Только полчаса назад Ирина ни о чём таком не думала, а сейчас готова отдать всё, лишь бы подружиться с девочкой, которую никогда даже не видела.
Как быстро иногда всё меняется!
– У вас нет никаких подозрений, откуда она?
– Ни малейших. Я же говорю: сидела на скамейке в парке под проливным дождём. Будто с неба свалилась.
Они вышли из спальни, и некоторое время вполголоса разговаривали в группе. Ирина со своего места слышала только звуки голосов, а о чём они говорили – это было неясно. Вскоре мягко закрылась дверь и на лестнице послышались удаляющиеся шаги.
Девочка прижалась ухом к стене.
Хлопнула входная дверь.
Ирина с облегчением откинулась на подушку. Незнакомец внушал ей чувство дискомфорта. С тех пор, как он появился в группе, девочка подсознательно всеми фибрами души желала, чтобы он ушёл.
– Проходи, милая. Осторожно, не споткнись, тут темно.
В ярко освещённом проёме двери показалась Людмила Ивановна, которая вела за собой новенькую. Девочка была худенькой и довольно высокой. Ирина смогла заметить и длинные, распущенные по плечам волосы.
Воспитательница подвела девочку к постели и отпустила её руку, чтобы откинуть одеяло; та так и осталась стоять с безвольно опущенной вниз головой, в неестественной позе, как будто собиралась сделать шаг, но так и не сделала.
– Тебе нужно отдохнуть. Вот твоя постель, ложись. Только сначала разденься. Тебе помочь?
Не дожидаясь ответа, Людмила Ивановна принялась расстёгивать тугие пуговицы на промокшей джинсовой куртке.
Тонкий силуэт девочки в темноте казался Ирине хрупким и почти полупрозрачным. Она даже потёрла глаза.
Людмила Ивановна раздела новенькую, уложила её в постель, накрыла одеялом и присела рядом на краешек кровати, участливым голосом шепча что-то такое, что приходит на ум любой матери у постели больного ребёнка и что потом очень трудно вспомнить.
Девочка накрылась одеялом с головой. Это было первое движение, которое она сделала сама.
– Ты не хочешь сказать, как тебя зовут?
– Нет! – Глухо донеслось из-под одеяла.
Ирина подумала, что ослышалась. Но больше говорить было некому. Это была новенькая.
Воспитательница тоже слегка опешила.
– Что? – Наклонилась она.
Голос её дрогнул.
– Уйдите отсюда! Надоели!
Людмила Ивановна порывисто встала. Резкость этого движения выдала её растерянность.
– Ты умеешь говорить?
– Нет, не умею! – съязвила в ответ девочка. – Вы меня оставите в покое или нет?!
– Ну… ладно, спокойной ночи! – Лицо Людмилы Ивановны было освещено наполовину, и Ирина разглядела, как оно при этих словах странно дёрнулось.
Ирина опомнилась от первого удивления и рассердилась. Мало того, что новенькая оказалась не глухонемой, так она ещё и Людмиле Ивановне нагрубила – самой лучшей воспитательнице в детдоме.
«Нет, она плохая! – Решила Ирина, думая о новенькой. – Ещё похуже некоторых. С чего я решила, что она хорошая? Хорошие сюда редко попадают»
Ирина взглянула на часы, увидела, что уже двадцать минут первого. Она повернулась к стене и попыталась уснуть, но сон упорно не шёл к ней.
«Посмотрим, каково тебе завтра будет! – Подумала девочка, сжимая кулаки. – Все вы сначала такие крутые. Ты ещё не знаешь, какие у нас ребята тут. Мигом тебя приструнят! Людмила Ивановна добрая, она ничего не сделает. А вот придёт завтра Ольга Дмитриевна, и сидеть тебе, милочка, в кабинете директора. Чтобы знала, кого и куда посылать. А Андрей Васильевич с такими разговаривать умеет»
Ирине нравилось слово «милочка», которое Ольга Дмитриевна постоянно употребляла по отношению к провинившимся детям.
В наступившей тишине Ирина слышала, как ворочалась в кресле, пытаясь уснуть, воспитательница, как вдалеке за окном проезжали редкие машины, тихо гудел ветер в вентиляционной решётке.
Но ко всем этим привычным ночным звуком, которые давным-давно превратились в фон, вдруг стали примешиваться какие-то ещё, незнакомые, которых она никогда раньше не слышала. Она приподняла голову, оглядываясь, и вдруг поняла, что звуки доносятся с кровати, где лежит новенькая.
«Она же плачет! – в полном смятении подумала Ирина и почувствовала, как густо краснеет. – Какая же я дура! Чуть что – и сразу готова сделать из человека негодяя. На себя бы посмотрела!»
У неё были основания так думать. Ирина не раз слышала, что, когда её саму только привезли в детский дом, хотя ей было всего три года, она несколько раз сильно укусила за палец воспитательницу, разбила какое-то стекло, переломала игрушки, а на обеде перевернула тарелку с горячим супом на того, кто пытался её накормить.
Новенькая девочка плакала, и Ирина беспокойно заворочалась под одеялом. Ей хотелось хоть как-нибудь ободрить новенькую, хотя бы встать с постели, подойти и погладить по голове – ну, а что ещё можно было сделать? Останавливало только то, что в ответ можно было получить ещё более жестокую отповедь, чем несколько минут назад Людмила Ивановна. Но, даже если этого и не случится, на следующей день новенькой будет неловко от того, что Ирина видела её плачущей, и тогда они уже точно не подружатся.
«Ладно, пусть полежит, успокоится. Бедненькая! Как это плохо – плакать, когда точно знаешь, что никто не придёт, плакать только для себя… И что она такого плохого сказала Людмиле Ивановне? Ничего. Только попросила её уйти. И даже на «Вы» назвала. Немножечко грубо, правда. Но как бы я сама говорила, если бы меня незнакомые люди целый день по городу возили? Вообще бы, наверное, начала ругаться. Вот только я говорить не могу, а вот если бы могла…», – Ирина сама не заметила, как уснула…
Зыбкий туман ползал по городским улицам, размазывая по тёмному от ночной свежести асфальту воспалённо-жёлтые круги фонарей. Иногда на бархатной мгле неба проглядывали редкие звёзды, но тут же гасли. Бесконечная ночь медленно и монотонно тянулась по улицам. Под утро из-за дальней многоэтажки по уже светлеющему небу быстро прокатился бледный, изъеденный оспинами кратеров круг луны…
