– Оставим наших детишек вдвоём, им есть, о чём поговорить, – заулыбалась Лиза и, глядя на моего отца, попросила показать ей наш дом. Мол, не терпится посмотреть такую роскошь.
– Да, конечно, с удовольствием, Клэр вам всё покажет, – разочаровал он её. Судя по её пылким взглядам, она предпочла бы, чтобы её гидом был он, а не моя мать.
– Пойдём на улицу, – предложил я девице. Она кивнула.
Мы вышли на задний двор, уселись на скамейку перед бассейном.
– Купнёмся? – спросил я.
– У меня нет с собой купальника.
– Можно и без него.
– Размечтался! – усмехнулась она.
Мы помолчали. О чём с ней разговаривать, я понятия не имел.
– Прикольная луна! – сказала она.
Луна и впрямь была классная – круглая и кроваво-оранжевая, как провалившееся незадолго до этого за горизонт солнце. Она всегда была такой, когда появлялась. Поднимаясь вверх, она постепенно менялась – светлела и становилась обыкновенной.
– Это только в нашем городке она такая, – сострил я.
Алёна даже не улыбнулась.
– Как давно ты здесь? – спросил я.
– Несколько месяцев.
– Надо же, а по-английски уже так шпаришь!
– Английский я ещё в России выучила, а в Америке мы уже семь лет, раньше в Мичигане жили.
– Как вы там очутились?
– Мама вышла замуж за американца. Они в интернете познакомились.
– Он тоже здесь, на вечеринке? – спросил я, чтобы поддержать беседу.
– Нет, они развелись.
Отвечала она скупо и таким тоном, словно её вынуждали. Мне тоже неохота было болтать. Не терпелось снова усесться за компьютер и высказаться на форуме о бойне в университете. Эта тема меня волновала. И я предложил ей вернуться в дом: там кондиционер, прохладно, много вкусной еды. Она мотнула головой: не голодна, а ты иди, охранять меня не обязан, не вижу что ли, сидишь, как на иголках, удрать намылился, мне няньки не требуются. Дрянной у неё характерец!
– Ладно, не бери в голову, у меня настроение паршивое, – словно угадав мои мысли, произнесла она и встала. – Пойду за матерью, пора домой.
– Уже? Вряд ли твоя мать захочет так рано уходить.
– Почему это она не захочет?
– Вы же только что пришли, дай ей с народом пообщаться.
– С чего ты взял, что ей нужно с кем-то общаться? – ощетинилась она.
– Чего ты взъелась? Я просто видел, как ей там весело.
– Да, весело, а что в этом такого! – разглядела она в моих словах какой-то подтекст. Она опять села и уставилась на луну, ставшую бледной, пока мы пререкались.
– Ты чего такая дёрганая?
– Так… у меня проблемы.
Спрашивать, какие проблемы, я не стал, она бы всё равно не сказала, но всё же посоветовал ей с кем-нибудь поговорить. Дал совет, которому сам не следовал, – не потому, что не хотел ни с кем делиться, а потому, что не с кем было делиться.
– С тобой, что ли? – хмыкнула она. – Я, вообще-то, говорить о себе не люблю, сплетников много.
– Тогда пойди на какой-нибудь чат или форум, там у всех ники, никто не знает, кто ты, говори что хочешь. Я туда хожу, когда потрепаться охота.
– У тебя что, нет друзей?
– Есть, но близких нет, – не признался я, что вообще никого нет.
– Без близких друзей тяжело, – потеплела она. – У меня близких тоже нет, но социальные сети я не люблю, там все какие-то злые, чушь пишут.
– Это смотря где. Могу дать ссылку на один форум, там можно неплохо пообщаться. В чём-то это лучше, чем в жизни: никто тебя не знает, строчи, что хочешь.
– Что за форум?
Я назвал.
– Ну и что там такого интересного пишут?
– Много чего, сейчас там обсуждают бойню в университете, ну ты наверняка слышала, спорят, влияет ли кровавость в кино на людей, говорят, что ужастики надо запретить…
– Дурацкое какое-то обсуждение! – фыркнула она, перебив.
– Почему дурацкое?
– А потому! – и вдруг без всякой причины завелась. Раскричалась, что делать больше нечего, как обсуждать чепуху. Ясно же, как день, что, если кровавость в кино на кого-то влияет, значит, у человека мозги набекрень: нормальные люди за топор не возьмутся, насмотревшись бредовых фильмов.
– Не скажи, – не согласился я. – Всё влияет, вот как реклама по телику, смотришь её без конца и покупаешь то, что тебе не нужно. Я сам не раз так делал… или как этот, который устроил бойню, до него недавно кто-то расстрелял несколько человек в школе, ну и он следом. А помнишь, слышала же в новостях, над одним парнем одноклассники издевались, он покончил с собой, а после него сразу ещё двое…
Договорить она мне не дала. Опять перебила:
– Что ты сравниваешь! Какой-то отморозок всех расстреливает – это одно, а парни покончили с собой от отчаяния, а не потому, что прочли в новостях, что кто-то это сделал.
– Да уж! Если каждый начнёт вешаться от отчаяния, то народу на земле не останется. Вешаются не от отчаяния, а от путаницы в голове, – возразил я.
– Тоже мне, психиатр нашёлся! Откуда ты знаешь?
Её реплика меня разозлила.
– Знаю. Самоубийство – это неправильно.
– Это почему же? Ты что, эксперт в этом деле?
Девица эта стала действовать мне на нервы. Вспыхивает по любому поводу, придирается к словам. Да и разговор у нас как-то странно повернулся. Спорим на такую тему, едва познакомившись!
– Никто не имеет права себя убивать, – сказал я.
– Ну-ну, а если неизлечимо болен или жить невмоготу, так до конца своих дней и мучиться?
– Нет, нельзя, эгоизм это.
Говоря это, я думал о матери. Полгода назад, когда отец уехал в командировку, она неожиданно напилась. Обычно она пила мало и по праздникам. В тот день я застал её в спальне на кровати. Неподвижная, с раскинутыми в стороны руками, с землистым лицом, мать лежала, как подстреленная. Я ужасно перепугался. Подскочил к ней и вздохнул с облегчением. Жива! Одна её рука свисала с постели. На полу в лужице коньяка валялись пустая бутылка и тонкий, как нить, золотой браслет, который она никогда не снимала. Я всё убрал: не хотел, чтобы наша домработница увидела. Вытер браслет и осторожно, чтобы не потревожить мать, надел ей на запястье. И тут заметил скомканный листочек бумаги. Я поднял, развернул. Там была всего лишь одна фраза. Мамин почерк. Буквы плясали, клонились набок, некоторые подпрыгивали вверх. Мать явно писала пьяной. Прочитав, я похолодел. С той минуты я начал за ней следить и нервничал, когда сидел в школе: вдруг что-то случится в моё отсутствие. А поговорить с ней не решался. Не принято у нас в семье что-либо обсуждать. У каждого свой обособленный мирок. У отца – потому что он собственник, у матери – потому что трусиха, а у меня – потому что я лишний.
Записку я засунул в карман, чтобы потом разорвать и выкинуть. Вряд ли мать, очнувшись, о ней вспомнит. Смотреть на неё, лежавшую в забытьи на кровати, было неприятно. Во сне человек беззащитен. И у меня мелькнула страшная мысль, что, когда мать спит, она в полной власти отца. Глядя на неё, пьяную, я подумал, что, если мать ему изменяет, беды не миновать. Отец ничего не прощает, хотя сам далеко не святой. Я не очень-то верил в его верность. То, что позволительно ему, запрещается другим. Логика деспота.
Представлять, что у матери появился любовник, было тяжело. Я безумно ревновал.
– Что за херню ты несёшь?! Какой же это эгоизм, если лишаешь себя жизни?! – крикнула Алёна.
– Да, эгоизм, потому что человек заботится только о себе. Ему, видите ли, плохо, прощайте, ухожу из этой проклятой жизни, а то, что он причиняет этим боль близким, ему до фонаря, – ответил я.
– А если близким на тебя наплевать, если они каждый день говорят тебе «отвали»?
– Это твоя мать тебе говорит?
– Никто мне ничего не говорит, я просто привела пример.
– Что это за пример? Если говорят «отвали», надо послать их куда подальше, а не в петлю лезть.
– Ну как вы, подружились? – прервала наш спор Лиза. Рядом с ней стоял мужчина. Бородатый, упитанный, с влажными глазами. Алёна неприветливо взглянула на него и сказала матери, что пора ехать домой.
– Куда вы, детское же время, оставайтесь, – вмешался бородач.
– Не могу, Алёнке рано вставать, – произнесла Лиза.
– Ну так пусть она едет, а я вас позже заброшу домой.
– Мам, пошли! – велела Алёна. Рванула калитку и вылетела на улицу, а я за ней.
– Что ты за мной идёшь? – обернулась она.
– Провожаю.
– Нечего меня провожать, сама дойду.
– Не знал, что ты феминистка, – поддел я.
Она не ответила, ускорила шаг.
– Что ты свою мать гонишь домой? – не отставал я.
– Не гоню, а оберегаю. Ты что, не видел, как этот урод на неё пялился? Попользуется и бросит.
– Может, не бросит.
– Бросит! – и, словно я был повинен в судьбе её матери, нахамила: – Все вы, мужики, на один лад!
Сердито стуча каблуками по асфальту, она подбежала к машине – старенькой, с вмятиной на боку. Наверное, поэтому и оставила её так далеко – стеснялась. Но это ж глупо! Подружиться, как размечтались наши родители, нам вряд ли удастся.
Я прогулялся по соседним улочкам, осматривая автомобили перед домами. Пытался разыскать таинственный броневик. Не нашёл и отправился назад.
