Я прогулялся по соседним улочкам, осматривая автомобили перед домами. Пытался разыскать таинственный броневик. Не нашёл и отправился назад.
Вечеринка угасала. По дому шатались с бокалами вина в руках оставшиеся гости. Толстый бородач тоже. Он флиртовал с какой-то тёткой – малопривлекательной, на мой вкус. Значит, Лиза уехала. Надо же, слушается свою дочь!
Проголодавшись, я подошёл к длинному столу посреди комнаты. На нём возвышался букет из тропических цветов, походивших на разинутые птичьи клювы. На одном «клюве» сидела влетевшая через раскрытую дверь оса. Испугавшись меня, она сорвалась с места и приземлилась в двух шагах от моего отца. Тут ей и пришёл конец. Забавно: спасаясь, сиганула туда, где её ждала смерть. Что твари, что люди – сами идут к погибели… В руке отца, как у фокусника, оказался журнал, и он прихлопнул им насекомое. Стоявшая рядом женщина (с красными волосами-серпантинками, с узкой, как у убитой осы, талией) в восторге заохала: «Какой вы меткий!» Реакция у него мгновенная. Стрелок он отличный. Попадает с первого раза, даже не целясь. Каждые выходные ходит на стрельбище. Я тоже умею хорошо стрелять, он меня научил. В кабинете за стеклом висела его коллекция: пистолеты и боевые ножи. Забегу вперёд – нет уже этой коллекции. Когда в доме столько оружия, жди чего угодно. Я часто представлял, как разбиваю стекло, сваливаю его коллекцию в мешок, выбрасываю, но кое-что припрятываю для себя. Так и сделаю прямо на днях.
Еды на столе было навалом, и я начал уплетать всё подряд. Денег на угощенье отец никогда не жалел. Сам он этих деликатесов не ел. Его вкус был прост: гамбургеры, стейки, картошка-фри. Вечеринки он устраивал с размахом. Хлебосольство или показуха? Во всех поступках отца я прочитывал фальшь. Протест против него я культивировал: не мог простить ему наших с матерью страданий. Почувствовав, что я за ним наблюдаю, он обернулся. Глаза у него стеклянные. По ним ничего не определишь. Человек он закрытый. Я тоже. Но есть различие: закрытость отца – это его суть, а моя – защита. Замкнутым меня сделало одиночество. «Одиночество и ярость – опасное сочетание», – наткнулся я как-то на чьё-то высказывание в Сети. Не знаю, не знаю… В одиночестве есть преимущество: никто не лезет тебе в душу, не переворачивает там всё вверх тормашками, а про ярость я уже говорил: ничего страшного в ней не вижу.
Иногда, правда, я не знал, чего от ярости ожидать.
Насытившись, я пошёл к себе в комнату. Включил компьютер. На форуме по-прежнему живо обсуждали бойню в университете. Рассуждали о том, что толкает человека на подобное. Вернее, ругались, а не рассуждали. Один участник – Скорпион – настрочил с апломбом, что корень всего – это ненависть к себе, которая переходит в ненависть к окружающим. Он вечно прикалывался, нарочно всех подзуживал, прикидывался этаким мудрецом, а народ больно серьёзно воспринимал все его заумные речи. Сейчас тоже. Разом накинулись на него: не пишите ерунды, отморозок этот всех ненавидел, поэтому и устроил бойню, а себя небось обожал до умопомрачения. Я с ними не согласился. Если обожал, зачем пустил себе пулю в лоб?
Переспорить Скорпиона было трудно. Я так и видел, как он сидит, глядя на экран компа, и хихикает: пишите-пишите, сейчас я вам выдам. Ну и выдал – накатал километровый пост. Мог бы уложиться в одну фразу. Сделаю это за него. Его мысль была не нова, я уже где-то это читал: проще винить в своих ошибках других, чем себя, а когда винишь, то мстишь. Народ в ответ расшумелся: нечего больше делать, как анализировать какого-то выродка, жаль только, что он застрелился, легко отделался, не застрелился бы – на кусочки бы его порвали.
«От трусости застрелился, знал, что его ждёт, слабаком был», – вставил я. Мне тоже хотелось слегка пофорсить. Не одному же Скорпиону все лавры!
«Да, слабаком, – поддержал Скорпион, – поэтому и мстил». И прочёл всем мораль о том, что быть кровожадными – значит ничем не отличаться от этого отморозка.
Мне польстило, что он со мной согласился.
«Ты, Скорпион, идиот, – написал какой-то тип. – Люди, между прочим, могут так довести, что поневоле за ружьё возьмёшься».
Прочесть продолжение я не успел: вырубился компьютер. Пока я его налаживал, с улицы донёсся знакомый грохот. Броневик! Я подскочил к окну. В темноте машина казалась зловещей. Чёрная махина на огромных колёсах и вся в фарах: внизу, по бокам, на крыше. Проезжая мимо нашего дома, водитель включил на всю громкость радио. Мощный звук прошёл сквозь стены. Похоже, отец прав. Незнакомец нарочно устраивал этот концерт. Доводил.
Я спустился вниз. Отец с каменным лицом стоял у окна. Гости уже разошлись.
– Смотри, что этот подлец натворил, – сказал он. Я глянул в окно. Броневик исчез, а на земле валялся наш почтовый ящик, обычно стоявший у обочины на деревянной ножке.
– Вряд ли это он сбил, скорее, дети.
– Это он, а не дети.
– Да он случайно наехал, – из духа противоречия возразил я.
– Не случайно, а специально. Всё, пора положить этому конец! – отчеканил отец и позвонил в полицию. Ожидая, когда приедут, уселся в кресло. Вид у него был суровый.
Сейчас начнётся комедия! Прикатят копы, начнут собирать улики, допрашивать. Затем отправятся к владельцу броневика, чей адрес отец наверняка раздобыл. Потом отправятся восвояси (для них же это мелочь, какая-то соседская склока!) и оставят отца один на один с водителем, который в отместку будет шуметь ещё больше.
– Чего ты ухмыляешься? – спросил отец.
– Ничего… – и, хотя не собирался, всё-таки предупредил, что с копами надо держать ухо востро. Они могут придраться к любой мелочи и обвинить нас в том, что мы из вредности возводим поклёп на соседа. Предостерегать отца было ни к чему. У него везде связи, в полиции тоже. Он – местная знаменитость.
– Я вижу, что у тебя большой опыт общения с копами, – съязвил он. – Опять что-то украл?
Напомнил мне с издёвкой о том, что приключилось много лет назад, когда я стащил из магазина игрушек машинку. Своровал я не потому, что так в ней нуждался (машинок у меня было завались), а чтобы не уронить себя в глазах одноклассников. «Боишься, да? Трус!» – подстрекали они. Чтобы завоевать их уважение и дружбу, я украл. И мгновенно попался – в отличие от них, воровавших миллион раз. Позже я узнал, что всё было подстроено. Как только я направился с машинкой к выходу, они настучали на меня продавщице. До сих пор противно вспоминать, каким я оказался дураком. Отцу удалось всё уладить, умаслить продавщицу, уговорить её не ввязывать в это дело полицию. Располагать к себе женщин, как я говорил, он запросто умеет. Не знаю, что он там ей наобещал, но она растаяла и всё мне простила.
От отца мне тогда крепко досталось. Я пытался ему объяснить, что украл от страха, что одноклассники издевались надо мной, но он и слушать не стал. Нещадно меня выпорол. Я терпел, сжав зубы, и не издал ни звука. Орать во время порок и битья я давно перестал: не хотел доставлять ему удовольствие. Экзекуция происходила в отсутствии матери. Она, как всегда, занималась волонтёрской работой. Я от неё всё скрыл: опасался, что ей достанется, если она вступится за меня. Так уже бывало. Руку на неё отец не поднимал, но поносил на чём свет стоит, а сейчас думаю, что, может, поднимал, я же не всё видел. Однако мать догадалась о порке и, внезапно набравшись храбрости, пригрозила ему разводом. Но, конечно, от него не ушла. Почему она всё терпела, сносила унижения и продолжала его любить, я не понимал – был мал, многого не знал, во многом не разбирался. И от матери ничем не отличался: тоже терпел и никому не рассказывал о том, что творилось у нас за закрытыми дверями. А учителя, если и замечали мои синяки, считали, что я подрался, упал – мало ли что с детьми бывает. Они даже не допускали мысли, что такой влиятельный и уважаемый в нашем городе человек мог избивать родного сына. Хотя, если бы они спросили, не бьёт ли меня отец, я бы всё отрицал. Как ни противоречиво это звучит, не хотел причинять ему зла – за истязание детей можно запросто схлопотать срок. У нас в школе над одной девчонкой родители измывались, так их посадили. А бывает, что дети клевещут на родителей из мести, если те им что-то запрещают, не покупают, наказывают их. Всякое бывает, могут ни за что посадить. Весёленькие дела творятся.
Вспоминая историю с машинкой, я забурлил. Чего ради я предупреждал отца быть осторожнее? Он же жесток к нам с матерью. Я не принимал его, осуждал, хотел порвать с ним, а одновременно оберегал. И постоянно надеялся на чудо – вдруг он изменится. Небезразличие к нему было моим слабым местом. Звонок в дверь прервал мои размышления.
На пороге стояли двое: молодой крепыш, с безволосой, как и у Арнольда, отполированной головой, и Арнольд собственной персоной. Ну и денёк сегодня! Мы оба притворились, что видим друг друга впервые. Отец тоже вёл себя так, будто не знаком с Арнольдом. Не ошибаюсь ли я, что он нанял его следить за мной? Нет, не ошибаюсь, странное же совпадение…
